закрыть глаза, чтобы не видеть, чтобы не прощаться, чтобы… все закончилось.
Единственный человек, что был со мной всю мою гребаную жизнь, одной ногой почти почти переступил страшную черту.
Сколько так проходит времени, пока я сижу на полу и пытаюсь успокоить кричащую и рыдающую Кати, не представлю. Последнее время я вообще перестал смотреть на часы. Ощущение, будто, если ты следишь за стрелками на циферблате, они идут быстрей.
В итоге, выбившись из сил и с помощью медсестер напоив Кати успокаивающим чаем, укладываю девушку друга в соседней палате, которую клиника нам любезно предоставила, и набираю Лии, которая вот-вот уже должна приехать сюда, сообщение. Мне срочно нужна моя опора, иначе я рискую, как и все остальные, “провалиться” в бездну.
Она срочно мне нужна рядом.
* * *
Следующие пара дней сливаются в одну картинку.
Я, честно говоря, не помню, ем ли, сплю ли.
Мне кажется, почти двое суток я только и делаю, что закидываюсь кофе и сижу в коридоре рядом с палатой друга, не находя в себе сил зайти и увидеть всегда цветущего и пышущего жизнью Гаевского слабым и медленно угасающим.
Роковое стечение обстоятельств.
Перерезанные тормозные шланги, которые сами по себе не имели бы значения, если бы не проливной дождь, что зарядил в ту страшную ночь, и встречная фура, от столкновения с которой Гай и уходил.
Первое, второе, третье – цепочка из действий и совпадений, которая привела нас всех сюда.
И спусковым крючком стал тот, кто благодаря Александру Марковичу Гаевскому будет теперь гнить в тюрьме до конца своих дней.
Уж в этом я не сомневаюсь.
Вот только арест Романа Савельева, к сожалению, не способен нам вернуть нашего для одних друга, для других сына… а для Кати жениха.
– Артем Валерьевич, что с завещанием? – разрезает тишину кафетерия бас личного адвоката Гаевского, что прилетел пару часов назад по просьбе отца Макса.
– Что? – поднимаю тяжелую голову и смотрю на мужчину, с которым встречались пару раз. Смотрю, а слова не доходят до мозга. – О чем вы?
– Завещание, говорю… – снова повторяет мужик, словно не понимает, что завещание – это последняя вещь, о которой сейчас хотелось бы думать.
– Почему вы его хороните? – подскакиваю на ноги, а руки сами собой сжимаются в кулаки. Нет. Он еще жив. И не умрет. – Гаевский еще с нами! Не надо отправлять его на тот свет раньше времени. Еще есть шанс. – Я твержу это упрямо и себе и девчонкам, хотя данные и врачи говорят совершенно обратное.
Не могу. И не смирюсь с мыслью, что мы его потеряем.
– Но вы же понимаете, что этот шанс призрачный, – словно ребенку, говорит мне Кравченко. – Поверьте, для меня тоже это тяжело. Мы работали с Максимом Александровичем больше десяти лет, рука об руку, но… – пожимает плечами мужчина. – Я должен позаботиться, чтобы в случае чего его последняя воля была исполнена.
– Насколько я знаю, Гаевский никогда не писал завещаний и считал это чушью, – залпом допиваю остывший кофе.
– Дело в том, что я тоже был удивлен, но за день до аварии Гаевский приехал ко мне и составил завещание. Согласно которому все свое состояние, движимое и недвижимое, счета и акции оставляет своему ребенку и его матери.
– Что? Какому ребенку? – смотрю на Кравченко во все глаза, расстегивая ворот рубашки, так как неожиданно стало тяжело дышать, словно перекрыли кислород. – У Макса нет ребенка.
– Будущему. Как я понял со слов Гаевского, его невеста беременна. Екатерина Алексеевна, вы не знакомы с ней? Мне нужно знать, как с ней связаться.
– В… в смысле… Кати беременна?
– Выходит, что да, – разводит руками Кравченко, – по крайней мере, Максим Александрович был в этом уверен.
В висках стучат барабаны, а сердце, я не думаю, что может болеть сильнее, чем сейчас.
Ребенок.
Гай станет отцом.
Мог бы стать…
* * *
– Любые деньги! – смотрю в окно на подключенного к аппаратам и лежащего без движения Гаевского. – Любые! – повторяю, обращаясь к стоящему по левую руку врачу. – Куда нужно перевезти, что нужно сделать?! – еще немного, и я тоже впаду в истерику.
Сколько мыслей роилось в голове и сколько вариантов просчитывалось после разговора с адвокатом, но во всех случаях я ощущал свое полное и безоговорочное бессилие. Есть деньги, возможности, но, как оказывается, перед лицом смерти равны все.
Мать Макса уже слегла с сердечным приступом, а Кати пришлось снова напоить успокоительным, чтобы остановить ее очередную истерику. Естественно, только под контролем и наблюдением врача, которому сообщили, что девушка в положении.
Алия…
Моя Лия молодцом, уже почти сутки сидит у постели Гая. Человека, благодаря которому мы с женой вместе. Сидит и тихо глотает слезы, режа мне своим убитым взглядом ножом по сердцу.
– Док, – машу головой, отгоняя снова подступающую панику. – Что нужно сделать?
– К сожалению, мы правда бессильны.
– Не вы. Другая клиника. Хоть какой-то шанс?! Я не верю, что это все. Это не может быть конец, – рычу, готовый рвать и метать. Оборачиваюсь, встречаясь с убитым взглядом седовласого главврача клиники, которой качает головой и, как старого доброго друга, хлопает меня по плечу.
– Один на миллион, Артем Валерьевич. И это будет зависеть не от клиники и не от врачей. Мы сделали все, что могли, что в принципе может сделать современная медицина, но по всем показателям Максим Гаевский, вероятней всего, не выйдет из комы.
– Но ведь были случаи. Были, когда пациенты приходили в себя и через несколько лет. Рано отключать его от приборов, – запускаю пятерню в волосы и меряю шагами коридор. – Нужно подождать! Давайте будем ждать!
– Я сожалею, но это не тот случай. Еще неделя. Потом смысла ждать уже не будет совсем, – прозвучал страшный приговор.
Неделя.
Гаю отмерили еще семь дней.
Семь. Сука. Дней.
Сто шестьдесят восемь часов, спустя которые сердце, живущее ради друзей и родных, ради любимых, остановится…
День первый. Мимо.
День второй. Не помню.
День третий. Полное падение в бездну отчаянья.
День четвертый. И конца ей не видно.
День пятый. Смирение.
День шестой…
– Артем, – слышу голос жены. Родной голос, который болью отдается в груди. – Перестань, – тянется Лия к бокалу, пытаясь выхватить его у меня из рук, но даже упитый в усмерть, я оказываюсь быстрей. А хотя… кажется, алкоголь уже стал в моем организме заменять кровь. Сколько бы ни вливал в себя этого пойла – голова ясная, и мысли трезвые.
– Не могу, – морщусь, отстраняясь и опрокидывая в себя очередную порцию виски. Обжигающего и прошибающего до самых