– Доминик…
Адония подошла. Подняла руки, как бы намереваясь обнять, но не обняла, а подняла ладони выше, над его головой, и облила собранным в них нежным и тонким розовым ароматом, а потом, вслед за этим ароматом опустила руки на его плечи, и тогда уже обняла. «Живой… Тёплый…»
– Адония…
– Где мы, Доминик? – глухо спросила, прижимаясь лицом к его груди, Адония.
Сознание её было чистым и ясным, и сознание это говорило ей, что они не на Земле. Но это был и не сон! Прикосновенье песка, шелест текущей воды, тепло Доминика – всё было несомненно реальным. Она вдохнула его запах – такой родной, такой давний-давний, и колкая сладостная истома прокатилась от шеи к лопаткам. И тотчас невыразимо ласковым и нежным движением Доминик положил на это место лёгкую, тёплую ладонь и негромко сказал ей в макушку:
– Как это где? Мы дома.
Не сумев сдержаться, она нервно, отрывисто всхлипнула. Переступила босыми ногами, опять с удовольствием ощутив сыпучую шелковистость мелкого, нагретого солнцем песка.
– Дома? – переспросила она. – У нас теперь будет дом?
Подняла лицо, но вдруг всё расплылось перед её взором.
– И по прежнему можно плакать?
– Можно, родная. Не только плакать. Здесь можно и есть, и любую пищу, какую захочешь, и это открытие для тебя будет едва ли более потрясающим, чем то, что здесь можно и не есть.
– Как это? – спросила она, торопливо вытирая глаза.
– Совершенно не принимать никакой пищи, и не испытывать от этого никакого неблагополучия.
– Это правда возможно?
– О, не одно только это.
Доминик ещё больше приблизился к Адонии, крепко обнял её, и она успела лишь расслышать его тихий радостный голос, произнёсший: «только не бойся», а испугаться уже не успела.
Они медленно, едва заметно скользили над поляной. Внизу виднелись маленькие стол, очаг, родник, желтели дорожки, мерцали алым живые розовые гирлянды.
– О, блаженство, – прошептала Адония. – О, красота!
Доминик медленно отстранился, держа лишь только кончики пальцев Адонии, а потом и пальцы её отпустил.
– Сама! – ликующим шёпотом проговорила она. – Лечу – сама!
Раскинув руки, она медленно сделала полный поворот, поднялась ещё выше.
– А есть здесь опасность падения?
– Давно, – негромко рассмеялся Доминик, – давно я уже не знаю ни первого слова, ни второго.
И Адония, так же рассмеявшись, скользнула к нему и, взявшись за руки, они медленно опустились между розами и очагом. Здесь, как только ступни её коснулись песчаной дорожки, Адония покачнулась и Доминик – нет, не обнял её, а только взглянул, – и Адония вмиг обрела устойчивость и ощутила и нежную заботу, и непроизошедшее прикосновение. Она приблизилась и тихо поцеловала его. Потом села за приготовленный для неё новенький стол и доверительно произнесла:
– Ноги не держат. Слишком много всего.
Он повёл рукой вкруг стола:
– Для того и кресла, привычные для тебя.
– Но для чего так много? – последовав взглядом за его жестом, спросила Адония.
– Гости придут, – буднично сказал он и направился к котлу с водой и своим палочкам.
– Как же? – изумилась Адония. – Тут могут быть гости?
– Разумеется. Мы здесь так ждали тебя. Теперь они готовятся к празднику твоего прихода. Костёрчик зажги.
– Как же? А я этих гостей знаю? А чем зажигать?
– Не просто знаешь. Будут те, кого ты встретишь с глубокой радостью, с теплом сердца. А на костёр посмотри просто и представь, что он горит.
– С Радостью? С теплом сердца? А как представить?
Она, приготовившись представлять дымок, рыжее пламя, потрескивание, взглянула в сторону очага и вдруг Доминик услыхал её ликующий, пронзительный крик:
– Гори-и-ит!!
Доминик с широкой улыбкой смотрел на неё, а она по-детски звонко кричала:
– Это я сама? Сама-а?! Ведь гори-и-ит!!
– Прекрасный костёр, одобрительно кивнул он. – И вовремя.
Да, было вовремя.
– К вам можно, мои родные? – послышался чей-то голос со стороны бревенчатого, с овальным фонарём в потолке, дома.
– О кто это? – прошептала Адония, прижав к груди, как в детстве, сжатые кулачки.
Возле зелёного, пылающего пунцовыми розовыми огнями куста появилась молодая, стройная девушка. Длинные белоснежные одежды подчёркивали её стройность, и лицо её было юным, прекрасным, сияющим. Девушка приблизилась, наклонилась и тихо поцеловала Адонию, и передала ей предмет, который неизвестно как появился в её руках. Но Адония, не рассмотрев даже то, что поместилось к ней в ладонь, уже видела знакомые черты дорогого ей когда-то лица и, ещё не веря себе, прошептала:
– Александрина…
А потом уже перевела взгляд на ладонь и сквозь набегающие слёзы успела рассмотреть позолоченного картонного ангела.
– Подарок, – тихо лучась доброй улыбкой, произнесла Александрина и присела напротив.
– Тот самый?
Александрина кивнула.
– Спасибо…
А со стороны домика послышались ещё голоса, и шаги, и вышли на поляночку двое. Острый нос, который приобрёл на новом лице тонкость, изящество, всё сразу напомнил Адонии и она радостно закричала:
– Клак-оун!
Бывший контрабандист глубоко поклонился.
Кивнула и девушка, пришедшая вместе с ним, золотистоволосая, похожая на ангела, и они подошли к гостевому столу, и Адония, задрожав, простонала:
– Солнышко моё золотое, да ты ли?
Эсперанса подошла и поцеловала её. Затем они с Клак-оуном одновременно поставили на стол приготовленные подарки.
– О, не может быть, – прошептала Адония и попыталась привстать, но села обратно, виновато качнув головой:
– Ноги не держат…
Тогда Клак-оун подвинул поближе, и она взяла и поднесла к глазам хрустальный бокал с золотистыми искрами.
– Скажи-ка, Клак-оун, – спросила Адония, не отводя взгляда от драгоценного для неё предмета. – А те бокалы, в Плимуте… Они вот сейчас – ещё в Плимуте?
– Ну конечно, – быстро пояснил ей Клак-оун. – Ты ведь не допускаешь мысли, что сюда ходит почта.
Адония, запрокинув голову, звонко, заливисто рассмеялась, и рассмеялись вместе с ней и её гости.
– Но как же, – спросила Адония, – можно получить такое вот – здесь?
– А как ты зажгла костёр? – вопросом на вопрос ответил, подходя, Доминик. – Сила желания да радость души, ну и ещё способность к творчеству, – вот и всё. А это – мой подарок тебе.
Все посмотрели, куда простёр руку Доминик, и увидели, что холма из брёвен более нет, а сложены эти брёвна в ровную стену, и держатся друг на дружке твёрдо и прочно без всяких подпорок. Накрыта стена большим сероватым холстом, каким пользуются обычно художники. И Доминик плавно опустил руку, и холст мягкими волнами скользнул к подножью стены. И всем открылась стоящая вплотную к стене картина в огромной золотой раме. А на картине была мельница, и был водопад, и сидел на берегу с мечтающим лицом сероглазый художник.