13
ПЕКТОРАЛЬ ПЕРВОСВЯЩЕННИКА
Было уже за полночь, погода совсем испортилась, и на улицах Праги не было ни души. В полной тишине слышно было только тихое журчание воды в реке. Один за другим, трое мужчин вошли в узкую калитку сада мертвых, и Иегуда Лива почти сразу остановился.
– Стойте здесь! – сказал он своим спутникам. – И смотрите! Могила Мордехая Майзеля находится в нижней части кладбища, неподалеку от могилы рабби Лёва, моего предка. Вы должны помешать следовать за мной любому, кто появится здесь... если предположить, что в такой поздний час сюда кто-нибудь забредет.
Оба друга кивнули, поняв, что раввин не хочет, чтобы они видели, как он проникнет в могилу, но нимало не обиделись, напротив, почувствовали облегчение от того, что им не придется снова участвовать в подобном процессе.
– Не понимаю, – сказал Альдо, – как можно найти дорогу среди этого нагромождения камней, торчащих во все стороны. Вид такой, будто некий великан небрежно рассыпал их здесь. Их так много!
– Двенадцать тысяч, – уточнил Адальбер. – Я кое-что прочел об этом кладбище. Здесь хоронят с XV века, но, поскольку территория еврейского квартала ограничена, мертвых складывали одного над другим, иногда до десяти тел. И только два или три выдающихся человека за все века получили право на последнее жилище с четырьмя стенами; наверное, Майзель входит в их число. Должно быть, так и есть, потому что для иудеев потревожить покой усопших – тяжкое преступление...
– Для нас тоже...
За оградой послышались шаги, и оба умолкли: незачем было давать знать кому бы то ни было, что на кладбище кто-то есть. Потом шаги стихли, и Альдо проскользнувший было между стволом дерева и стеной, чтобы попытаться разглядеть нежданного гостя, вернулся на прежнее место. Адальбер потер ладони одна о другую:
– Как здесь мрачно... и холодно! Я совсем замерз...
– Летом здесь намного приятнее. Между могил растут полевые цветы, а главное – все благоухает: жасмин, бузина, просто райский аромат...
– Какой ты стал романтик! Держись веселей – с нашими неприятностями покончено... как, впрочем, и с приключениями!
Тяжкий вздох Адальбера вызвал улыбку у его друга.
– Похоже, ты об этом жалеешь?
– Да, немного жаль... Придется довольствоваться египтологией. И знаешь, – внезапно став серьезным, прибавил он, – жизнь станет намного скучнее теперь, когда Симон нас покинул...
– Мне тоже жаль. Однако позволь напомнить тебе о том, что мои неприятности еще не кончились. Последняя представительница рода Солманских продолжает свирепствовать под моим кровом... и это может затянуться надолго.
– Ты вспомнил об аннулировании брака?
– Да. Когда я этого добьюсь, если только добьюсь, в моем доме будет жить чужой ребенок, а я стану совсем седым. А в это время Лиза... выйдет замуж за Апфельгрюне или еще за кого-нибудь.
Воцарилось молчание, только раз нарушенное шумом проехавшей где-то далеко машины. Сидя рядышком на большом камне, словно пара воробьев на ветке, Альдо с Адальбером слушали, как затихает вдали рокот мотора.
– Ты наконец признаешься, что любишь ее? – прошептал Видаль-Пеликорн.
– Да... Но как только подумаю о том, что уже столько лет мог быть ее мужем, – готов сам себя отколотить!
– Не стоит! Я не могу себе представить вас двоих в браке по расчету. Ты поступил абсолютно правильно, отказавшись жениться ради денег. И она, я уверен, не согласилась бы при таких условиях стать твоей женой. Очень скоро она начала бы тебя презирать...
– Ты прав. Но, собственно, тебе-то что мешает? Ты мог бы жениться на Лизе. Свободен, как ветер, и тоже ее любишь!
– Да, но она меня не любит... И потом, мне кажется, что я самый настоящий старый холостяк. Не представляю себе, как я мог бы жениться – близнецам это не понравится! Разве что... разве что я женился бы на План-Крепен.
– Ты шутишь?
– Не совсем. Она образованная девушка, любопытная, опять же способности к акробатике, наверняка она была бы просто находкой во время раскопок. Не говоря уж о ее детективных талантах!
– Да ты на нее хоть посмотрел внимательно?
– Серьезных увечий у нее нет, а со всем прочим легко справятся умелый портной и хороший парикмахер – они способны полностью преобразить человека. Ну, ладно, успокойся! Я не стану лишать мадам де Соммьер ее верного оруженосца, но вполне возможно, позже я предложу Мари-Анжелине место секретарши... или верной подруги! Я уверен, мы прекрасно сработались бы... Мне эта девушка кажется забавной!
Время шло, а раввин все не возвращался. Альдо начал беспокоиться.
– Не пора ли пойти взглянуть, что там у него...
– Лучше не надо. Это может ему не понравиться. Он велел нам смотреть, так и будем смотреть в оба!
– Наверное, ты прав, но мне не нравится эта атмосфера... и это место. Я сам себе начинаю казаться привидением. Как в одном стихотворении Верлена, оно мне очень нравится...
– «В огромном парке, стылом и безлюдном, две тени проскользили...» – отозвался Видаль-Пеликорн. – Я тоже вспомнил эти строчки... да только мы с тобой – не пара любовников былых времен.
Морозини тихонько усмехнулся, но усмешка вышла невеселой.
– И почему ты почти всегда угадываешь, что пришло мне в голову?
Адальбер пожал плечами:
– Наверное, это и есть дружба!.. Смотри, он возвращается!
Вдали показалась высокая черная фигурах длинными белыми волосами.
– Идем обратно! – только и сказал раввин, поравнявшись с часовыми.
Они молча покинули кладбище и вернулись в дом, где по-прежнему горели свели. Откуда-то из складок своего просторного одеяния Иегуда Лива извлек сверток и развернул на столе верхнее грубое серое полотно, потом – нижнюю тонкую белую ткань. И перед ним появилась священная пектораль – точно такая, какой ее видел Морозини за два года до этого в руках Симона Аронова. С той единственной разницей, что теперь недоставало всего одного камня, одного-единственного в четырех рядах оправленных в золото кабошонов. Три других – сапфир, алмаз и опал – были возвращены на свои места, и Альдо, не без волнения склонившись над драгоценным украшением, погладил пальцем звездный камень, который некогда носила его мать...
– Теперь дайте мне ожерелье, – сказал Лива. Он успел принести кожаный мешок с инструментами, разложил их перед собой и занял свое место в кресле с высокой спинкой.
Пальцы раввина быстро задвигались, очень осторожно освобождая рубин от оправы. Затем, положив камень на ладонь, Лива перенес его на раскрытый свиток Торы, и Морозини почудилось, будто рубин сверкает ярче обычного, словно защищаясь от чего-то.
После этого великий раввин простер над ним обе руки и стал произносить непонятные слова: по тону его голоса можно было догадаться, что он отдает приказания. И тогда произошла странная вещь: огненные вспышки понемногу стали гаснуть, ушли вглубь, и, когда Лива убрал руки, рубин был всего лишь красивым темно-красным камнем, поблескивавшим в слабом свете свечей. Великий раввин снова взял его в руки.