— Если позволите высказать предложение, — сказала Едина, — мы… то есть мы, Аудиторы, плохо переносим неожиданности. Нас сразу тянет посоветоваться. Всегда должен существовать некий план, согласно которому нужно действовать.
— Ну и что? — спросила Сьюзен.
— Я предлагаю полное безумие. Я предлагаю, чтобы ты и… молодой человек направились в мастерскую, а я отвлеку внимание Аудиторов. Возможно, этот пожилой человек мне поможет, поскольку все равно скоро умрет.
Воцарилась тишина.
— Весьма правдиво, хотя говорить об этом вслух было вовсе не обязательно, — наконец промолвил Лю-Цзе.
— Я нарушила какой-то этикет?
— Не совсем, но без этой информации мы бы обошлись. Однако разве не написано: «Если пора уходить, нужно уходить»? — пожал плечами Лю-Цзе. — И еще: «Всегда надевай чистое белье, на случай если тебя переедет телега».
— А что, это поможет? — спросила совершенно сбитая с толку Едина.
— Сие есть одна из величайших тайн Пути, — ответил Лю-Цзе, мудро кивая. — Какие конфеты у нас остались?
— Только с нугой, — ответила Едина. — Лично я считаю, надо строго-настрого запретить прятать в шоколаде подобную гадость. Человек может оказаться не готов к такой засаде. Сьюзен?
Сьюзен, отвернувшись, выглядывала из-за угла.
— Ммм?
— У тебя еще есть конфеты?
Сьюзен покачала головой.
— Мммм.
— А мне казалось, у тебя оставались конфеты с вишневой помадкой.
— Ммм?
Сьюзен что-то проглотила и откашлялась, умудрившись подобным, весьма лаконичным образом выразить и смущение, и раздражение.
— Всего одну-то и съела! — рявкнула она. — Мне нужен сахар!
— А никто и не утверждал, что ты съела больше, — смиренно уверила Едина.
— И вовсе мы ничего не считали, — сказал Лю-Цзе.
— Если у тебя есть носовой платок, — услужливо предложила Едина, — я могу стереть с твоих губ шоколад, который неумышленно попал на них во время прошлой схватки.
Сьюзен наградила ее свирепым взглядом и вытерла губы ладонью.
— Все дело в сахаре, — повторила она. — Он для меня как топливо. И все, хватит об этом! У нас есть более насущные задачи. Мы не можем позволить тебе погибнуть ради того, чтобы…
— Можем, — возразил Лобсанг.
— Это… как? — потрясенно осведомилась Сьюзен.
— Я все видел.
— Так, может, тогда расскажешь? — огрызнулась Сьюзен, быстро переходя на фирменный Учительский Сарказм. — Мы были бы не прочь послушать, чем все кончится.
— Ты не так понимаешь значение слова «всё».
Лю-Цзе порылся в своем мешке в поисках боеприпасов, достал два шоколадных яйца и какой-то бумажный пакетик, при виде которого Едина резко побледнела.
— О, я и не знала, что у нас они есть!
— Вкусные, да?
— Кофейные зерна в шоколаде, — шепотом произнесла Сьюзен. — Их нужно запретить! Законом!
Обе женщины с ужасом следили за тем, как Лю-Цзе кладет себе в рот конфету. Он удивленно посмотрел на них.
— Действительно вкусные, — подтвердил он. — Но я предпочитаю лакрицу.
— То есть… тебе больше не хочется? — переспросила Сьюзен.
— Да нет как-то.
— Ты уверен?
— Абсолютно. Но очень люблю лакрицу, и если у вас есть…
— Тебя этому специально обучали? Как монаха?
— Нет, бою на конфетах меня никто не учил, — покачал головой Лю-Цзе. — Но разве не написано: «Съешь еще одну, испортишь аппетит»?
— Хочешь сказать, что еще одно кофейное зернышко в шоколаде ты бы есть не стал? Вот прям так, взял бы и отказался?
— Взял бы и отказался.
Сьюзен посмотрела на дрожащую Едину.
— Слушай, а может, у тебя что-то со вкусовыми сосочками?.. — спросила она.
И вдруг почувствовала, как ее дернули за руку, резко увлекая прочь.
— Вы, двое, спрячьтесь за той телегой и бегите по моему сигналу, — сказал Лю-Цзе. — Быстро!
— А какой будет сигнал?
— Мы поймем, — произнес голос Лобсанга.
Лю-Цзе проводил их взглядом. Потом взял в руки метлу и вышел на самую середину улицы, заполненной серыми фигурами.
— Прошу прощения? — окликнул он. — Могу я попросить уделить мне немного внимания?
— Что он творит? — спросила Сьюзен, спрятавшись за телегой.
— Они все идут к нему, — сказал Лобсанг. — У некоторых в руках оружие.
— То есть приказывать будут они, — констатировала Сьюзен.
— Ты уверена?
— Да. Этому они научились у людей. Аудиторы не привыкли к тому, чтобы им приказывали. Их нужно убеждать.
— Он рассказывает им о Первом Правиле, а значит, у него есть план. И мне кажется, он сработал… Да, точно!
— Что он сделал? Что он сделал?
— Пошли. С ним все будет в порядке.
— Отлично! — Сьюзен даже подпрыгнула от радости.
— Да, они отрубили ему голову…
* * *
Страх, гнев, зависть… Эмоции делают тебя живым — на краткий миг перед смертью. Толпа серых фигур отступала под натиском клинков. Их были миллиарды. И сражались они по-своему. Пассивно, коварно.
— Бессмысленно! — закричал Чума. — Они даже простудиться не могут!
— Ни души, чтобы проклясть, ни зада, чтобы дать пинка! — воскликнул Война, рубя в капусту окружающую его серую массу.
— Они испытывают голод, — сообщил Голод. — Только я никак не могу разобрать какой!
Они осадили коней. Серая стена зависла на расстоянии, потом снова двинулась на них.
— ОНИ СОПРОТИВЛЯЮТСЯ, — сказал Смерть. — НЕУЖЕЛИ НЕ ЧУВСТВУЕТЕ?
— Лично я чувствую только одно: мы сделали очень большую глупость, — ответил Война.
— И ОТКУДА ПОЯВЛЯЕТСЯ ЭТО ЧУВСТВО?
— По-твоему, они могут влиять на наше сознание? — спросил Чума. — Но мы Всадники! На нас нельзя повлиять!
— МЫ СТАЛИ СЛИШКОМ ПОХОЖИ НА ЛЮДЕЙ.
— Мы? На людей? Не смеши…
— ПОСМОТРИ НА МЕЧ В СВОЕЙ РУКЕ, — посоветовал Смерть, — НИЧЕГО НЕ ЗАМЕЧАЕШЬ?
— Меч. Очень такой мечеподобный. А что?
— ПОГЛЯДИ НА ЛАДОНЬ. ПЯТЬ ПАЛЬЦЕВ. РУКА ЧЕЛОВЕКА. ЛЮДИ ПРИДАЛИ ТЕБЕ ТАКОЙ ОБЛИК, А ЭТО СПОСОБ ПРОНИКНУТЬ ВНУТРЬ. ПРИСЛУШАЙТЕСЬ! РАЗВЕ ВЫ НЕ ЧУВСТВУЕТЕ СЕБЯ ТАКИМИ КРОШЕЧНЫМИ В ЭТОЙ БОЛЬШОЙ ВСЕЛЕННОЙ? ВОТ В ЧЕМ СМЫСЛ ИХ ПЕСНИ. ВСЕЛЕННАЯ БОЛЬШАЯ, ВЫ МАЛЕНЬКИЕ, А ВОКРУГ НИЧЕГО, КРОМЕ ХОЛОДА ПРОСТРАНСТВ. ВЫ ТАК ОДИНОКИ…
Трое Всадников явно забеспокоились, занервничали.
— Это исходит от них? — спросил Война.
— ДА. ЭТО СТРАХ И НЕНАВИСТЬ, КОТОРЫЕ МАТЕРИЯ ПРЕДНАЗНАЧИЛА ДЛЯ ЖИЗНИ. А ОНИ НОСИТЕЛИ ЭТОЙ НЕНАВИСТИ.
— Тогда мы бессильны, — развел руками Чума. — Их слишком много!
— ТАК ДУМАЕШЬ ТЫ? ИЛИ ВСЕ ЖЕ ОНИ? — резко осведомился Смерть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});