Для того чтобы понять это явление во всей его глубине, попробуем представить себе, что генерал А.И. Деникин устроил бы что-нибудь подобное по отношению к генералу П.Н. Врангелю или адмирал А.В. Колчак – по отношению к генералу Н.Н. Юденичу. Если вы хотя бы на одну минуту попробуете представить себе такую комбинацию, вам сразу же станет ясной некоторая моральная разница между белогвардейцами и пролетариями всех стран: в среде белогвардейцев такие вещи невозможны абсолютно. Ни при каком усилии воображения мы не можем представить себе генерала А.И. Деникина, посылающего на расстрел генерала П.Н. Врангеля (у П.Н. Врангеля и А.И. Деникина в 1919–1920 гг. были очень плохие взаимоотношения. – Отв. ред.), и ни при каком усилии воображения мы не можем представить себе адмирала Колчака, публично признающего себя «растленным псом». Это просто-напросто есть вещь невозможная ни с какой стороны. На нашей, на белогвардейской стороне, при всех наших нансеновских прелестях есть все-таки честь, и есть все-таки совесть. Там ничего этого нет. Там могут зарезать и жену, и сына, и товарища, даже и не поперхнувшись. Это есть мир подчеловеков. Ибо в наше человеческое понимание входят напрочь отсутствующие в скорпионской банке чувства любви, преданности, дружбы и прочего. В скорпионской банке ничего этого нет. И одному скорпиону ничего не стоит послать на казнь своего двадцатилетнего товарища – скорпиона. Ни малейших зацепок в совести. Никаких моральных задерживающих центров». – И.Л. Солоневич. «Россия и революция». М.: ФондИВ, 2007. С. 75–76.
Литература:
В. Хаустов, Л. Самуэльсон. Сталин, НКВД и репрессии, 1936–1938 гг. М.: РОССПЭН, 2008.
Н. Петров, М. Янсен. «Сталинский питомец» – Николай Ежов. М.: РОССПЭН, 2008.
3.2.24. Русское общество в СССР в 1930-е гг
Сталинский социализм в корне отличался от всего, что было в окружающем СССР мире. Главное: введена государственная собственность на все средства производства. С марксистской точки зрения это означало, что нет больше антагонистических классов, следовательно, нет и «эксплуатации человека человеком». Эксплуатация человека государством не в счет, так как государство теперь «свое». Благодаря государственной монополии:
1) Упразднена безработица – самый массовый бич капиталистического мира того времени. На государственное предприятие примут столько рабочих, сколько надо.
2) Упразднен рынок капитала – нет больше ни биржи, ни подъемов и спадов экономической конъюнктуры. После биржевого краха в октябре 1929 г., вызвавшего многолетний и повсеместный экономический кризис, это представлялось существенным.
3) Достигнуто довольно равномерное распределение доходов, практически бесплатно предоставляется жилье, медицинское обслуживание, образование. Высока социальная подвижность населения: «молодым везде у нас дорога».
Но цена этих достижений немалая.
1) Низкий жизненный уровень. Постоянный дефицит всего, ограниченный ассортимент и низкое качество товаров – результат упразднения рыночных отношений.
2) Беззащитность человека перед аппаратом насилия. Повальное отчуждение собственности могло быть достигнуто только насилием, и осталось необходимым для сохранения строя.
3) «Активная несвобода». Мало быть изолированным от внешнего мира и знать только официальную пропаганду, каждый сам ее обязан вести, чтобы показать свою «сознательность».
Повседневный быт при сталинском социализме был убогим и изнурительным. Постоянная нехватка всего требовала непрерывно выискивать, где, когда и что «дают» и выстраиваться в очередь, зачастую на долгие часы. Даже во второй половине 1930-х гг. нередки случаи, когда надо было становиться в очередь за хлебом в 2 часа ночи, чтобы получить его после 6 утра. Советский человек значительную часть своей жизни выстаивал в очередях. Особенно тяжелой была нагрузка на женщину. Заработная плата вполне сознательно была так занижена, что на одну зарплату мужа семью было прокормить невозможно, и женщина должна была наниматься на работу. Но вдобавок к работе она должна была и готовить, и белье вручную стирать, и с детьми быть. Согласно сводкам НКВД, весной 1939 г. в Москве ежедневно утром 30–40 тыс. человек стояло в очередях. Полки магазинов большую часть времени стояли пустыми, охладительного оборудования не было, когда завозили скоропортящиеся продукты, их сходу и отпускали. Чтобы справиться с наплывом людей из очереди, магазины использовали разные приемы: давали только ограниченное количество в одни руки, соблюдали очередность: скажем, пока все масло не закончилось, сахар не выдают, или пока материя с одного рулона не продана, рулон другого сорта не открывают. Таким образом, покупателю приходилось брать, что дают, а не выбирать. Расфасовки и упаковки было мало, предпочитали отпускать товар «в тару покупателя».
Свидетельство очевидца
Бежавший из «социалистического рая» за границу Иван Лукьянович Солоневич в изданной сразу же после побега книге «Россия в концлагере» красочно описывает обычную советскую действительность тех лет.
«Я вспоминаю газетные заметки о том, с каким «энтузиазмом» приветствовал пролетариат эту самую карточную систему в России; «энтузиазм» извлекался из самых, казалось бы, безнадежных источников… Но карточная система сорганизована был действительно остроумно.
Мы все трое – на советской работе и все трое имеем карточки. Но моя карточка прикреплена к распределителю у Земляного Вала, карточка жены – к распределителю на Тверской и карточка сына – где-то у Разгуляя. Это – раз. Второе: по карточке, кроме хлеба, получаю еще и сахар по 800 гр. в месяц. Талоны на остальные продукты имеют чисто отвлеченное значение и никого ни к чему не обязывают.
Так вот попробуйте на московских трамваях объехать все эти три кооператива, постоять в очереди у каждого из них и по меньшей мере в одном из трех получить ответ, что хлеб весь уже вышел, будет к вечеру или завтра. Говорят, что сахару нет. На днях будет. Эта операция повторяется раза три-четыре, пока в один прекрасный день вам говорят:
– Ну что ж вы вчера не брали? Вчера сахар у нас был.
– А когда будет в следующий раз?
– Да все равно эти карточки уже аннулированы. Надо было вчера брать.
И все в порядке. Карточки у вас есть? – Есть.
Право на фунт сахара имеете? – Имеете.
А что сахару не получили – ваше дело. Не надо было зевать…
Я не помню случая, чтобы моих нервов и моего характера хватало больше чем на неделю такой волокиты. Я доказывал, что за время, ухлопанное на эту идиотскую возню, можно заработать в два раза больше денег, чем все эти паршивые, нищие советские объедки стоят на вольном рынке. Что для человека вообще и для мужчины в частности, ей-богу, менее позорно схватить кого-нибудь за горло, чем три часа стоять бараном в очереди и под конец получить издевательский шиш.
После вот этаких поездок приезжаешь домой в состоянии ярости и бешенства. Хочется по дороге набить морду какому-нибудь милиционеру, который приблизительно в такой же степени, как и я, виноват в этом раздувшемся на одну шестую часть земного шара кабаке, или устроить вооруженное восстание. Но так как бить морду милиционеру – явная бессмыслица, а для вооруженного восстания нужно иметь, по меньшей мере оружие, то оставалось прибегать к излюбленному оружию рабов – к жульничеству. Я с треском рвал карточки и шел в какой-нибудь «Инснаб»».
И.Л. Солоневич. Россия в концлагере. С. 26–27.
«Инснаб» – в те годы была система магазинов для иностранцев и партийных чиновников, в которых цены на товары первой необходимости были раз в 20 ниже рыночных, например, килограмм черной икры здесь стоил 22 рубля. Кто только мог, мыслимыми и немыслимыми способами находили возможность доставать оттуда все необходимое. Процветали жульничество и спекуляция.
Многих товаров, которые при НЭПе изготовлялись кустарями или продавались в частных хозяйственных магазинах – гвозди, корыта, инструмент, стройматериалы, – с наступлением «социализма» вообще нельзя было купить. Их можно было только украсть на производстве – вопреки закону от 7 августа 1932 г. Так советская власть сама создавала преступность, с которой потом боролась.
Измотанный помимо работы беготней в поисках где что дают и усталый от стояния в очередях, советский человек, приходя домой, не находил уединения. В 1930-е гг. огромное большинство квартир было превращено в коммунальные, где в каждой комнате жило по семье, а кухня и туалет были общие. Летом, когда печь на коммунальной кухне не топили, то еду варили на керосиновых «примусах»: у каждой хозяйки был свой. Зимой портящиеся продукты держали за окном. Городские жилотделы «уплотняли» квартиры и «подселяли» новых жильцов независимо от желаний старых. Совместная жизнь с чужими и часто совершенно несовместимыми людьми создавала почву для склок и конфликтов. Нагрузку на психику советского человека усугубляло непомерное потребление табака и алкоголя, которое, как очереди и коммуналки, было неотъемлемой чертой «советского образа жизни». Водка и папиросы глушили страх, а у многих и совесть. С ними и выживать и пропадать было легче.