Карамзин о Петре. Не все русские историки и писатели были согласны с хвалебной оценкой Петра I. Не все считали допетровскую Россию страной безнадежной, выведенной на имперскую орбиту нечеловеческими усилиями Петра. Н.М. Карамзин, оценивавший в первую очередь моральную сторону событий, писал: «Пётр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств... Сей дух и вера спасли Россию во времена самозванцев; он есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, не что иное, как уважение к своему народному достоинству. Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце». Ведь «русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ».
Карамзин вовсе не считал, что Пётр, при всех его заслугах, был творцом величия России. Он пишет: «Забудем ли князей московских: Иоанна I, Иоанна III, которые, можно сказать, из ничего воздвигли державу сильную, и, — что не менее важно, — учредили твердое в ней правление единовластное?.. Пётр нашел средства делать великое — князья московские приготовляли оное».
Славянофилы. Мысли Карамзина о самостоятельном пути России, как православной и самодержавной монархии, были использованы в трудах славянофилов. Ранние славянофилы (1840-е —1860-е гг.), в гораздо большей мере, чем «монархисты-государственники», обращали внимание на своеобразие русской истории и культуры.
Главным идеологом славянофильства был православный философ А.С. Хомяков; значительную роль играли И.В. Киреевский, К.С. и И.С. Аксаковы и Ю.Ф. Самарин. Славянофилы объявили об особом пути России как православной славянской страны. Исходя из православного понимания цельной личности и соборности, славянофилы подняли вопрос о переоценке значения Московской Руси.
Славянофилы были склонны рассматривать допетровскую Россию как соборное общество. Под соборностью они понимали «единство во множестве» — общность людей, объединенных верой в православные ценности и преданностью государю. В московской России соборность выражалась буквально — в земских соборах, там осуществлялась прямая связь между царем и народом. Славянофилы призывали к «ликвидации Петровского переворота» путем сознательного отречения от иностранного пути» и «возвращения на прежний, оставленный русский путь». Но они не призывали к возврату всех форм старой жизни. Допетровскую Россию почитали и поздние славянофилы — «почвенники» (1870-е—1880-е гг.) — Н.Я. Данилевский, Н.Н. Страхов и Ф.М. Достоевский. Достоевский писал:
«До-Петровская Россия была деятельна и крепка, хотя и медленно слагалась политически; она выработала себе единство и готовилась закрепить свои окраины; про себя же понимала, что несёт внутри себя драгоценность, которой нет нигде больше — православие, что она — хранительница Христовой истины, но уже истинной истины, настоящего Христова образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других народах».
Достоевский и Розанов. Достоевский, в отличие от ранних славянофилов, обвиняет Московскую Россию в замкнутости, в нежелании делиться духовным дарами с остальным миром. В этой связи он оправдывает Петровские реформы. «С петровской реформой явилось расширение взгляда беспримерное, — и вот в этом, повторяю, и весь подвиг Петра». Симпатия к реформам Петра I заметна и у Василия Розанова. Согласно Розанову, в допетровский период господствовали общие, а не частные формы устройства жизни, преобладало общинное, соборное сознание, но пришел Пётр и открыл дорогу индивидуализму: «Этот покров общих форм, скрывавших живую индивидуальность, эту искусственную условность жизни и разбил Пётр силою своей богатой личности... он одной натурой своей перервал и перепутал все установившиеся отношения, весь хитро сплетенный узор нашего старого быта, и, сам вечно свободный, дал внутреннюю свободу и непринужденность своему народу»[137].
Евразийцы. В 1921 г. группа молодых русских эмигрантов опубликовала сборник «Исход к Востоку». Авторы сборника — Н.С. Трубецкой, П.Н. Савицкий, Г.В. Флоровский, П.П. Сувчинский, — провозгласили Россию вместе с тюрко-монгольскими народами особым геополитическим миром — Евразией, противопоставляя его Европе, т.е. Западу. Отсюда началось движение евразийцев, популярное среди русской эмиграции 1920-х—1930-х гг. По мнению евразийцев, Российское государство есть скорее продолжение гуннской и монгольской держав, чем княжеств дотатарской Руси. Строй, в котором все классы общества являются «служилыми», несут «тягло», где нет настоящей частной собственности на землю и где положение социальных групп определяется службой государству, — этот строй коренится в укладе кочевых держав. Он был воспринят Московской Русью и дал ей огромную политическую силу.
Отрицание принципов «Московской Руси», начавшееся с церковной реформы Никона, привело к созданию «антинациональной монархии», двухсотлетнему «романо-германскому» игу. Гибель империи Романовых явилась итогом навязывания россиянам идеологии и порядков чуждого мира. Возрождение «тягловых» и «служилых» евразийских начал наблюдается в Советском Союзе. Из евразийского источника идёт и регулирование государством (государем) общественной и частной жизни и хозяйства страны. Вместе с тем крах большевизма неизбежен в связи с его антирелигиозной и западнической основой.
Солоневич и Башилов. Пожалуй, никто столь страстно не восхвалял допетровскую Россию как жившие в Аргентине И.Л. Солоневич и Б.П. Башилов. В книге Ивана Солоневича «Народная монархия» (1952) большое внимание уделено государственной организации допетровской России. Солоневич утверждает, что подобной системы не существовало нигде в мире — «даже в лучшие времена Рима и Великобритании», ибо эти империи властвовали над побежденными по принципу «разделяй и властвуй», тогда как «Москва властвовала, не разъединяя, а соединяя». Русский народ построил государство, удовлетворявшее большинство его жителей:
«Самоуправления, равного московскому, не имела тогда ни одна страна в мире, ибо повсюду, до середины или даже до конца XIX века все европейское самоуправление носило чисто сословный характер. Мы должны констатировать, что реформы Александра II были только очень бледной тенью старинного земского самоуправления Москвы. Или, иначе, начиная с конца XVII века до середины двадцатого, государственный строй России развивался, — почти непрерывно в сторону ухудшения».
Солоневич утверждает, что по государственной организации Великое княжество Московское, затем Московское царство, затем Российская империя всегда превосходили соседей — иначе Россия не выдержала бы конкурентной борьбы. -«Все наши неудачи и провалы наступали именно тогда, когда нашу организационную систему мы подменяли чьей-либо иной». Точкой, в которой концентрировались все достоинства государственной системы, была русская монархия. Московская Русь представляется Солоневичу недостижимым идеалом: «Я никак не хочу идеализировать. Я говорю только о государственном строе, и я утверждаю, что он был самым "гармоничным" не только в Европе тогдашней, но был бы самым "гармоничным" и для Европы сегодняшней».
По словам Солоневича, родом крестьянина, через пятьдесят лет после Смутного времени русский крестьянин достигает «уровня материального благополучия, которого он с тех пор не имел никогда». Этот мужик судится судом присяжных и имеет гарантированную законом неприкосновенность личности. Все это было возможно благодаря самодержавию, которое автор называет «народной монархией». Он пишет:
«Самого очевидного вывода, что московское самодержавие было создано народной массой в её, этой массы, интересе, наши историки — даже и монархические — никак заметить не могут. Бьются лбами о любые сосны: и Византия, и татарский пример, и экономические отношения, и всё, что хотите... Между тем, если мы просто-напросто возьмём элементарнейшие факты истории, то мы увидим, что самодержавие было: а) создано массами и б) поддерживалось массами. И создание и поддержка не имели ничего общего ни с Византией, ни с экономическими отношениями: дело шло об инстинкте самоохранения, об инстинкте жизни».
Правление Петра I Солоневич считает величайшим несчастьем для России. В отличие от многих критиков преобразователя России он не склонен считать, что пьянство, богохульство и страшная жестокость Петра есть лишь следствие его больной психики. По мнению Солоневича, всему этому юный царь набрался у иноземцев — сначала на Кукуе, куда съехались подонки со всей Европы, а потом и в самой Европе — несравненно более жестокой и грязной (немытой) в те времена, чем Россия. Зато главные заслуги Петра — его административные преобразования, создание новой армии, полководческие таланты, создание флота, — вызывают у Солоневича большие сомнения. Автор считает его никуда не годным администратором и вообще не признаёт Петра-полководца. Хуже всего, что Пётр был начисто лишён дара предвидения: после его смерти флот сгнил, а на престол дворяне возвели «вчерашнюю уличную девку», неспособную править страной. Власть перешла в руки дворянства.