— Полагаю с уверенностью, — начал врач, — что опасности заразиться здесь нет. Это обыкновенная простудная горячка…
Слуга хотел было бежать, скорее сказать хозяину мнение лекаря, но Елена остановила его.
— Ты уж проводи господина по лестнице, — деликатно сказал она.
Слуга поерзал спиной о косяк двери.
— Провожу, чего там…
Елена сказала лекарю, что хочет сейчас дать Андреасу теплое медовое питье с настоенной в нем сухой кошачьей мятой и растереть больного тою же мятой, заваренной в масле. Врач ответил, что это хорошо и сухая мята будет полезна при такой простудной горячке. При этом он прибавил, что лекари зовут кошачью мяту греческим словом «каламента». Андреас посмотрел на него с интересом и даже, кажется, хотел о чем-то спросить, но слабость и жар были слишком велики, и Андреас снова закрыл глаза.
Лекарь обещал зайти на следующий день. Елена приблизилась к нему и тихо сказала, что завтра пусть он скажет ей, сколько она должна заплатить ему за лечение ее сына. Лекарь кивнул.
Слуга повел его вниз по лестнице. Некоторое время Елена светила большой свечой, стоя у двери в свое жилище. Затем, когда сочла; что огонь ее свечи уже не виден им, вернулась и заперла дверь.
Она принесла из кухни на подносе два котелка и оловянный стаканчик. Налила в стаканчик питье и, немного приподняв голову Андреаса, начала поить его.
— Погоди, я сам… — он едва говорил. Попытался протянуть руку, но сил не было.
— Ничего, миленький, ничего… — спокойно приговаривала она, внимательно следя за каждым его глотком.
— Ох!.. Больно в затылке… отпусти!.. — он застонал.
— Все, милый мой, все! — мать поспешно и бережно опустила его голову на подушку.
Он закрыл глаза и замолк. Она выжидала, не решаясь тотчас же начать растирать его. Вдруг он словно бы начал задыхаться. Она поняла и быстро и бережно наклонила его голову книзу, придерживая ладонью лоб. Его вырвало. Мать почувствовала, что его лоб, еще недавно такой горячий, теперь под ее ладонью покрылся испариной.
«Может это и к лучшему», — подумала она.
Она осторожно уложила его. Еще подождала. Он лежал с закрытыми глазами. Кончиком простыни она вытерла ему испарину со лба. Нет, все же лоб еще горячий, да и не может сильный такой жар пройти так скоро. Она откинула одеяло и принялась осторожно растирать сына. Ноги были совсем холодные. Тело чуть вздрогнуло в ознобе. Она ощутила как бы всем своим существом — до боли в своем теле — его страдания, и на глаза ее навернулись слезы. Но она не дала себе заплакать. Она не имела право тратить свои силы на слезы, она должна была выходить сына. Кончив растирание, она надела на него ночную сорочку, укутала его потеплее. Затем вытерла пол мокрой тряпкой, то место, куда попала рвота. Она подумала, что приляжет лишь тогда, когда увидит, что жар хотя бы немного спал. Она села на стул у постели сына.
Андреас снова открыл глаза. Кажется, он хотел что-то сказать; взгляд у него сделался замкнутый какой-то, хмурый, тревожный.
— Не надо, ничего не говори сейчас, — мать раскинула нежно свои ладони над его лицом. — После скажешь, когда тебе полегче станет…
Андреас все же попытался говорить, но только застонал. Затем снова закрыл глаза и лежал в сонном забытье. Вскоре усилился жар. Мать сделала ему на лоб прохладную примочку, напитав уксусом, разведенным в воде, чистое полотно. Через некоторое время примочка нагрелась и тогда она положила новую. Так она меняла примочки почти всю ночь. Несколько раз она приносила горшок, когда ей казалось, что он хочет справить малую нужду, и ни разу не ошиблась. Один раз была большая нужда — понос, после этого мать обмыла его. Рвоты больше не было. Еще один раз она поила его медовой водой с кошачьей мятой. Ближе к утру жар начал уменьшаться. Тогда она постелила себе на полу у его кровати, чтобы сразу услышать, если он позовет, застонет или пошевелится.
Но проснулась она раньше его. Пощупала лоб — жара почти не было. Больной спал; и видно было, что он очень ослабел. Она вдруг заметила, что на ночь не укрыла его вторым одеялом, и тотчас рассердилась на себя. Воздух в комнате был душный и неприятный. Она потеплее укутала сына, подоткнула одеяло, сверху укрыла еще двумя одеялами. Затем приоткрыла окно и проветрила комнату. Быстро умылась на кухне и поела колбасы с хлебом. Ей показалось, что сын зовет ее. Она быстро пошла в его комнату. Он как раз открыл глаза. Окно уже было закрыто.
— Мама… — тихо и неопределенно проговорил Андреас.
Он снова смотрел как-то хмуро, настороженно и тревожно. Она снова пощупала лоб — жара почти не было. Сунула руку под одеяло, пощупала ноги. Ноги были теплые, хорошие.
— Скушаешь яйцо, Андреас? — спросила она.
Он согласился.
— Тогда отдохни пока, а я приготовлю.
Ее спокойный голос успокаивал его. Он закрыл глаза и немного подремал.
Мать принесла питье, яйцо всмятку и подогретый хлеб с маслом. Он хотел есть сам, но не имел сил удержать ложку. Мать покормила его. Теперь она очень опасалась, не будет ли опять рвоты и поноса. Но, конечно, не стала высказывать сыну свои опасения. После еды он снова уснул. На обед ему она решила приготовить легкий суп. Но до этого было еще много времени. Она села на стул у его кровати и стала прясть. Она иногда пряла пряжу на заказ для женщин, которые знали ее как хорошую прядильщицу еще когда она работала в мастерской. Андреас немного сердился на нее за это и говорил, что он зарабатывает достаточно для того, чтобы она могла не работать. Но она оправдывалась тем, что ей без работы скучно, и улыбалась ему.
Сейчас, сидя с прялкой у постели больного сына, она вспоминала эти свои разговоры с ним, и почувствовала вдруг тягостную, гнетущую тоску. Слезы так и полились из глаз. Она подумала, как это она прежде не расплакалась, и слез почти не было, будто она и не понимала, как тяжело болен Андреас. Но сейчас слезы принесли облегчение. Она пошла на кухню, вымыла лицо, после снова взялась за прялку. Теперь она думала о том, как заплатит лекарю из тех денег, что Андреас дал ей на провизию. Но если денег будет не хватать, придется взять из тех, что он держит в своей комнате. Она его попросит… И ведь у них совсем не припасено денег на черный день, все тратили, Андреас так любил покупать все красивое… Тут она испугалась и сдавила сердце эта тягостная тоска. Но как же это, почему она так думает о сыне, будто все в прошлом? Что же это?.. Она посмотрела на его уже измученное болезнью лицо. Но ведь жара почти уже нет. Ему ведь легче…
— Прости меня, миленький, — прошептала она.
Тут вдруг подумала, что ближе к вечеру, когда больной помочится, надо будет немного мочи отлить в склянку, чтобы лекарь мог посмотреть. Затем пришла мысль, что пора приготовить суп и покормить Андреаса. Будет ему полдник. А на обед не сварить ли ему куриное мясо на пару?.. И поноса и рвоты больше нет, это хорошо…