— Я слыхал, что вы отлучались сегодня по делу. Однако дочь никогда не говорила мне, чем именно вы заняты, э… Мортон.
— Папочка, его зовут Мор. Почему ты не хочешь произносить это имя?
— Потому что Мортон мне нравится больше. Когда мы познакомимся поближе, я буду менее официален. И не торопи меня, Лоринда, — дай сперва приспособиться к рубленой печени.
Мой зять усмехается, отчего верхняя губа его приходит в совершенно безумное состояние.
— Вижу, вы удивились? Импортированное мясо у нас не редкость. Как раз вчера один из моих клиентов сообщил мне, что пользуется теперь только земными продуктами.
— Твой клиент? — спрашивает Сэди. — А ты случайно не адвокат? (Жена всегда удивляет меня своим мгновенным переходом к фамильярности. Она уж сумеет тихо и мирно ужиться даже с тиранозавром. Сперва упадет в обморок, потом полежит в холодке и встанет новым человеком.)
— Нет, миссис Трумбник. Я…
— …рабби, конечно, — заканчивает она за него. — Я поняла это. Поняла в ту самую минуту, когда Гектор нашел эту ермолку. Знаю я эти загадки. Ермолка есть ермолка, и, кроме еврея, ее не наденет никто… даже марсианин. — Она спохватывается, но тут же обретает присутствие духа. — Клянусь, ты был на Бар Мицве… Правильно?
— Нет, дело в том…
— …значит, на обрезании. Так я и знала. — Потирая руки, она обращает к нему радостные глаза. — На обрезании, отлично, но Лоринда, почему ты нам ничего не сказала? Зачем держать такие вещи в секрете?
Тут Лоринда подходит ко мне и целует в щеку, хотя я чуть сопротивляюсь, так как ощущаю, что размякаю на глазах, и не хочу показывать этого.
— Мор не просто рабби, папа. Он обратился из-за меня, а потом оказалось, что рабби нужен и колонистам. Но он не отказался и от веры своего народа и выполняет обряды в становище копчопи, которое находится возле нашего поселка. Туда он и ходил сегодня совершать копчопийский менопаузальный обряд.
— Что?!
— Ну, знаешь ли, каждому свое, — встревает моя миротворица-супруга. Но мне — мне лично — нужны только факты, а они с каждым мгновением становятся все более причудливыми.
— Копчопи. Значит, для своего народа, копчопи, он жрец, а для нас — рабби, и таким образом зарабатывает себе на жизнь? А вы, Мортон, не усматриваете здесь некоторого противоречия?
— Ну… Оба наших народа почитают могущественного и молчаливого Бога… по-разному, конечно. Например, мое племя поклоняется…
— Слушай, слушай, так тоже можно, — вмешивается Сэди.
— А младенец, каким бы он ни получился, будет копчопи или иудеем?
— Иудеем, не иудеем, какая разница, — отмахивается Сэди. — Откуда ты вдруг взялся, Гектор Благочестивый?.. Целая мегилла[10] из кротовой норы.
Отвернувшись от меня, она обращается к остальным, словно бы я в момент перестал существовать.
— В последний раз в синагогу он заходил в день нашей свадьбы, — и то потому, что в тот вечер полил ужасный дождь, — а теперь изображает, что не может разуться в доме, пока не выяснит расовую принадлежность и веру всех его обитателей.
А потом поворачивает ко мне полное гнева лицо.
— Зануда, и что это в тебя вселилось?
Я встаю, чтобы сохранить достоинство.
— Простите, но я боюсь, что мои вещи в чемодане сомнутся.
Сидя на постели (в ботинках), я вынужден признать, что чувствую себя уже немного иначе. Не то чтобы Сэди сумела заставить меня изменить точку зрения… Сколько же лет прошло с той поры, когда ее голос превратился для меня в белый шум, фон, позволяющий думать собственную думу? Но я все более и более прихожу к выводу, что в такой вот именно ситуации девушке как никогда необходим отец, а что это за мужчина, который не может поступиться своими чувствами ради единственной дочери? Когда она ходила гулять с гемофиликом Херби и в конце концов явилась домой, рыдая оттого, что, мол, боится прикоснуться к нему, чтобы не вызвать кровотечение, разве не запаковал я наши вещи и не увез ее на Венеру, в Гроссингер, на три недели? И когда мой близнец Макс разорился, кто помог ему всего из четырех процентов? Я всегда готов помочь собственным родственникам. И если Лоринде когда-либо по-настоящему нужна была моя помощь, то это теперь, когда ее обрюхатил какой-то религиозный маньяк. Да, меня тошнит от одного его вида, но буду разговаривать, прикрывая рот платком. В конце концов, мир все время делается меньше и меньше, и кому как не нам, маленьким людям, следует расти, чтобы компенсировать ситуацию, так ведь?
И я возвращаюсь в гостиную и подаю руку своему зятьку — цветной капусте (фу!).
Перевел с английского Юрий СОКОЛОВДмитрий Володихин
КАРАУЛ УСТАЛ
________________________________________________________________________В последние шесть-семь лет в фантастике почти не поднимался вопрос о литературных «волнах», и внезапно в этом году критики едва ли не в массовом порядке решили возвратиться к нему. Поскольку интерес к подобной системе классификации высок, мы предложили сразу двум критикам высказаться по этому поводу, тем более, что первый назвал свою статью полемической и даже «провокационной».
Время можно представлять по-разному. Если мерить его не годами, не книгами и не «количеством женщин», а, скажем, поколениями, хорошо видно, как поднимается — медленно, будто солнце запоздалой весны — одно знамя, а другое повисает никому не нужной тряпкой, держится, держится… а потом неотвратимо падает. И если ты не стал каким-нибудь отшельником, святым, безмолвным и безгрешным, то хотя бы раз в жизни услышишь над головой шелест знамен. Хочешь ты стоять под ними или нет, они сами отыщут тебя и окрасят в определенные цвета. Может быть, ты безнадежно опоздал, может, пришел раньше срока, а возможно, угадал родиться в самый раз… Выбор невелик: ты всегда оказываешься либо среди тех, кому досталась весна, либо среди тех, кому суждена осень. Потому что июль короток, и никакие знамена не задерживаются в нем надолго. Зато, опоздав к собственному марту, ты все еще не потерял шанс, будучи в годах, пережить чужую весну как собственную, прийти к тем, кому она принадлежит по праву рождения, и получить в постный коктейль умирающей мечты каплю светлого рома: «Ты жив, старик. Ты наш».
Эту статью я представляю на суд читателей как материал для полемики, заведомо провокационный, заостренный для того, чтобы вызвать дискуссию.
* * *
В фантастике существует такое понятие как «волна». Сложно дать ему точное определение, но интуитивно не столь уж сложно разделить, скажем, представителей третьей «волны» и четвертой. «Волны» эти отнюдь не равнозначны поколениям или, как их сейчас называют, генерациям. Каждое поколение приносит в литературу определенные идеалы, наполнявшие смыслом молодость многих людей, их любимые темы, их любимый стиль. И в литературе власть поколения, а значит, доминирование его идеалов, тем, стиля всегда запаздывает по отношению к самой жизни. «Стеклянный лабиринт» 70-х приходит в литературу не раньше 80-х. Пестрый театр королевства Арка-нарского лишь самую малость опережает 1964-й… Новые знамена медленно сменяют прежние, а за ними уже теряют терпение очередные претенденты. Так вот, на протяжении последних четырех-пяти лет, примерно с 1996–1998 годов, в российской фантастике медленно происходит смена знамен.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});