В последние годы царствования Михаила Федоровича виден уже закат деятельности тех, кто составлял московское правительство с 1613 года. Главной потерей для царя стала смерть князя Ивана Борисовича Черкасского, умершего 4 апреля 1642 года, на другой день после Вербного воскресенья. Управление важнейшими приказами было передано по старшинству Федору Ивановичу Шереметеву. Но его положение не было таким же устойчивым. Мы можем судить об этом по косвенным свидетельствам, хотя бы по тому, что его имени нет в перечне приглашенных праздновать «царский ангел» в 1642 и 1643 годах. Впрочем, может быть, все объясняется преклонным возрастом Федора Ивановича. Возможно, правы те исследователи, которые считают, что он отошел от активных дел уже в 1644–1645 годах. В любом случае, только слабостью боярина Федора Ивановича Шереметева можно объяснить то, что он заслужил нелестную характеристику неизвестного автора продолжения «Нового летописца»: «В 150-м году преставися боярин князь Иван Борисович Черкасской. А на ево места в тех приказех, что он ведал, приказал государь ведать боярину Федору Ивановичи) Шереметеву. Сей Федор был жестоконравен, а в делах неискусен»[349].
Для характеристики «сильных людей» последних лет царствования Михаила Федоровича стоит пристальней присмотреться к другому боярину из этого рода, Ивану Петровичу Шереметеву, получившему свое боярство 2 февраля 1634 года, но остававшемуся в тени своего дяди. Хотя скорее это была не тень, а мощная защита, в которой Иван Петрович Шереметев, бывший в 1612 году воеводой в Костроме и активно противодействовавший пришедшему туда ополчению князя Дмитрия Михайловича Пожарского и Кузьмы Минина, несомненно, нуждался. Со временем эти его «подвиги» были забыты, но задержка с пожалованием в боярский чин при жизни патриарха Филарета весьма красноречива, да и князь Иван Борисович Черкасский, видимо, не жаловал его. Среди малоприятных страниц биографии Ивана Петровича Шереметева корыстование из опальных «животов» Андрея Измайлова, сына казненного окольничего А. В. Измайлова, присвоение имущества первого мужа своей жены Богдана Нагого, который приказал после своей смерти продать все свое добро и на вырученные деньги расписать Троицкую церковь в Троице-Сергиевом монастыре. Вот такого человека, для которого ничего не было свято, поставили во главе важнейшего Приказа сбора ратных людей в 1639 году. Как писал А. И. Яковлев, «было совершенно ясно, какие следстви я могло иметь допущение к столь сложному, трудному и щекотливому делу, как сбор, порученный Приказу сбора ратных людей, такого дельца, каким был И. П. Шереметев». И дальше историк, хорошо изучивший внутреннюю политику рубежа 1630–1640-х годов, пишет: «Посадить такого опасного и хищного паразита в Приказ сбора ратных людей значило, как это, без сомнения, понимали все, кто был посвящен в интимную жизнь правящих кругов, — пустить щуку в пруд с рыбой. Результаты не замедлили сказаться»[350]. Но результаты сказались еще и в усилении московской судебной волокиты, так как Иван Петрович Шереметев ведал в те же самые годы и Судным Владимирским приказом. Видимо, именно он спровоцировал несколько коллективных челобитных служилых людей, требовавших более справедливого судоустройства и, в определенном смысле, «приблизил» принятие Соборного уложения в 1649 году. На склоне лет Федор Иванович Шереметев вынужден был жаловаться на Ивана Петровича Шереметева уже новому царю Алексею Михайловичу: «Боярин Иван Петрович с братьею своею и с детьми и с племянники, умышляет на меня, холопа твоево, с советники своими, и с друзьями, и с такими ж, каков сам обычаем, всякое зло и разоренье домишку моему и вотчинкам ныне и по смерти моей…»[351] Оказалось, что «советником» Ивана Петровича Шереметева, ретиво вмешивавшегося в деление намечавшегося наследства своего дяди, был не кто иной, как думный дьяк и глава Разрядного приказа Иван Афанасьевич Гавренев, дочь которого была замужем за одним из Шереметевых. Так создавался порочный круг кумовства, справиться с которым трудно было даже самим «сильным людям», не говоря о тех, кто страдал от их произвола.
Еще несколько бояр, получивших свои чины исключительно из рук царя Михаила Федоровича, выдвинулись в последний период его царствования. Престарелый глава правительства боярин Федор Иванович Шереметев, видимо, чувствуя недоброжелательство племянника, поддерживал карьеру своего любимого внука (сына дочери) князя Никиты Ивановича Одоевского. Будущий составитель Соборного уложения получил боярство 12 января 1640 года, а с 1643 года ведал Приказом Казанского дворца и Сибирским приказом. Дворецкий князь Алексей Михайлович Львов, служивший в чине боярина с 5 июля 1634 года, кроме долголетнего управления Приказом Большого дворца, известен своими дипломатическими успехами на очень чувствительном для Михаила Федоровича польско-литовском направлении. Боярин (с 15 мая 1638 года) князь Юрий Андреевич Сицкий служил во главе Разбойного и Сыскного приказа до своей смерти в 1644 году. Боярин (с 6 января 1640 года) князь Борис Александрович Репнин управлял Оружейной палатой. Впрочем, все упомянутые бояре, хотя и контролировали какие-то важные для внутреннего управления ведомства, никогда не имели такого положения, которое занимали при дворе князь Иван Борисович Черкасский и Федор Иванович Шереметев.
Таким образом, мы видим во дворце и реальных руководителей московского правительства, и разные группировки сильных людей во власти, менявшиеся трижды: в 1613–1619, 1619–1633, 1633–1645 годах. При этом власть царя Михаила Федоровича оставалась достаточно сильной и даже самые приближенные бояре не играли роли «канцлера», подобной той, какую исполнял, например, Борис Годунов при царе Федоре Ивановиче.
Ведение текущих дел в Москве во время царских походов на богомолье после Смоленской войны доверялось, как правило, боярину Федору Ивановичу Шереметеву и боярину князю Ивану Андреевичу Голицыну. Вместе с ними в комиссию назначали еще одного-двух бояр и окольничих, а также думных дьяков. Но царь оставлял Москву не только на упомянутых бояр. Осенью 1637 года, когда из-за тяжелых обстоятельств войны с крымцами традиционный царский поход на богомолье в Троице-Сергиев монастырь задержался до 4 ноября, в Москве были оставлены бояре Иван Петрович Шереметев и князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Когда 15 декабря царь поехал на охоту, «тешиться в село Тонинское на лоси», в Москве были оставлены бояре князь Иван Андреевич Голицын, князь Андрей Васильевич Хилков и окольничий Степан Матвеевич Проестев[352]. Сохранившаяся переписка царя со своими боярами конца 1630-х — начала 1640-х годов отличается от тех писем, которыми царь обменивался со своим отцом. В них совсем не обсуждаются особо важные дела, подготавливавшие важные решения для политики Московского государства. Вся переписка носит «технический» характер, просто в разных ситуациях необходимо было информирование царя либо получение его распоряжения. Бояре сообщали обо всем важном, что происходило в столице и государстве, от пожара в Москве в Трубничей слободке до присылки арбузов «свежих самых добрых» из Астрахани, как это было в отписках бояр Федора Ивановича Шереметева, князя Андрея Васильевича Хилкова и окольничего Степана Матвеевича Проестева 25–26 октября 1638 года. В этом году царь продолжил свой осенний Троицкий поход в сторону Александровой слободы и Переславля-Залесского, где молился в Никитском монастыре. 27 октября царю, уже возвращавшемуся с богомолья, поднесли в селе Воздвиженском десять арбузов, посланных заботливым боярином Федором Ивановичем Шереметевым «наспех днем и ночью». В царской грамоте 28 октября содержались распоряжения о встрече его под Москвой. В документе, обращенном к членам Государева двора, содержится очень красноречивая правка. Сначала в нем было просто сказано: «Приехать к нам с Москвы». Затем этот текст зачеркнули и написали строже и определеннее: «а для встречи указали быть».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});