— О, я у вас совсем не так страшный.
— Я и не думал изображать вас страшным, Карл Бернгардович, — ответил я.
И, действительно, Карл Радек был совсем «не так страшный», страшным стало то время, в котором ему суждено было погибнуть…
…Из поездки в Советский Союз Лион Фейхтвангер, естественно, не вернулся на свою родину в Германию, где немедленно попал бы на виселицу. Можно не сомневаться, что от внимания Гитлера не ускользнуло его изображение в романах Фейхтвангера «Успех» и «Братья Лаутензак» и тем более встреча писателя со Сталиным. И Фейхтвангер вместе с женой поселился в маленьком французском городке вблизи франко-испанской границы. Там он продолжал работать над самым своим монументальным произведением — «Иудейская война».
…Последний мой тематический альбом назывался «Поджигатели войны». Тогда, в 1938 году, так обозначались советской пропагандой отнюдь не англо-американские империалисты, как это будет впоследствии в годы «холодной войны», а участники так называемого «антикоминтерновского блока», то есть Берлин — Рим — Токио. Германские и итальянские фашисты, а также японские милитаристы стали главными и неизменными объектами нашей политической карикатуры. То были главные поджигатели. И уже как дополнительная, неотъемлемая к ним «приправа»— поджигатели калибром поменьше: генерал Франко, деятели «невмешательства», потакавшие поджигателям, польские политики, угождавшие Гитлеру и, наконец, в изобилии возникшие и разоблаченные «враги народа» — троцкисты и бухаринцы. Все они были свалены в одну кучу как злейшие враги нашей родины и приспешники Гитлера. Но основными и самыми опасными врагами оставались, конечно, заклятые враги в Берлине и Токио.
В это горячее время Сталин обогатил нашу пропаганду и политическую сатиру вычитанным им у Салтыкова-Щедрина выражением: «Сие от вас не зависит» — и оно настойчиво замелькало в статьях и фельетонах, плакатах и карикатурах. Естественно, что и на последнем, заключительном рисунке в моем альбоме германскому фашисту и японскому самураю с пушками вместо носов противостоит мощный, улыбающийся красноармеец, который в ответ на их требование: «Закрыть СССР, чтобы духу его не было вовсе!» — отвечает: «Сие от вас не зависит».
Советская пропаганда изо дня в день разоблачала «козни врагов народа», воинственные замыслы агрессоров, политическая сатира их изо дня в день высмеивала, но от этого мало что изменялось. Тяжелые, зловещие тучи сгущались над Европой. Продолжали они сгущаться и над головами отдельных людей в нашей стране, по которой все еще гуляла страшная «ежовщина». Продолжал и я изо дня в день тревожиться за судьбу брата, хотя внешне, я уже об этом говорил, ничего плохого не происходило. А однажды поздно вечером он мне позвонил:
— Я долго тебя огорчал своими настроениями. Сегодня могу порадовать. Мне только что позвонил из ЦК Маленков и сообщил, что меня выдвигают кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР от Пензенской области.
И Кольцов действительно стал депутатом Верховного Совета. Как это можно было понимать, если не как выражение высокого доверия? И, конечно, немного отлегло от сердца.
Глава семнадцатая
А между тем в Москве продолжались политические процессы. На процессе Бухарина, Рыкова, Ягоды, врачей Плетнева, Казакова, Левина и других мне довелось присутствовать. Помню, как прокурор Вышинский патетически вопрошал врача Казакова:
— Почему же вы, Казаков, понимая, на какие преступления вас толкает Ягода, не пришли куда следует и не сообщили об этом?
Казаков отвечал почти иронически:
— Гражданин прокурор! О чем вы говорите? ТОТ Ягода и ЭТОТ Ягода (он ткнул пальцем в понурую фигуру на скамье подсудимых) — это две большие разницы. ТОТ Ягода был всемогущ, вездесущ и всеведущ. Кому я мог на него жаловаться? Он растер бы меня в порошок.
Примерно то же говорили и все другие врачи, сидевшие в этом же зале на скамье подсудимых по обвинению в том, что своим коварным, неправильным лечением довели до смерти великого Горького. Но вопросы, связанные с болезнью и смертью писателя и вообще все мрачные дела, происходившие в особняке на Малой Никитской улице, занимали отнюдь не главное место на процессе в марте 1938 года. Это судилище было задумано несравненно более широко и масштабно. На скамье подсудимых сидели и старые большевики, члены Политбюро, и видные государственные деятели, и первые секретари ЦК национальных республик, и руководители целых хозяйственных областей, и известные дипломаты, и светила медицинской науки — всех не перечислить.
У этого процесса были, очевидно, говоря сталинским языком, две задачи: во-первых, расправиться с остатками старой ленинской гвардии и, во-вторых, продемонстрировать объективность и гласность советского суда. Однако великолепно справились только с первой задачей, со второй не совсем: то и дело вылезали наружу признаки инсценировки. Центральной фигурой процесса был, несомненно, Николай Иванович Бухарин. Человек выдающихся знаний, огромной эрудиции, блестящего ораторского дарования, еще Лениным названный «любимцем партии», он после смерти Владимира Ильича закономерно занял место в первом ряду партийных руководителей. Был период в середине двадцатых годов, когда у власти стоял «дуумвират» Сталин — Бухарин и передавали сказанную Сталиным фразу: «Кругом одни ничтожества, а мы с тобой, Николай, — Гималаи». Какой же страшный путь прошел этот человек от «гималайских» политических вершин до скамьи подсудимых в Октябрьском зале Дома Союзов.
«КОБА, ЗАЧЕМ ТЕБЕ НУЖНА МОЯ СМЕРТЬ?»
Это — обнаруженная в личном архиве Сталина записка Николая Бухарина, посланная им «Отцу народов» перед расстрелом.
Если предположить маловероятное — что Сталин счел бы нужным откровенно ответить на этот душераздирающий по трагической простоте вопрос, то его ответ, думается мне, был бы столь же простым: «Николай! Ты знаешь мой твердый принцип: есть человек — есть проблема. Нет человека — нет проблемы».
А «проблема», на мой взгляд, состояла для Сталина в данном случае в том, что при каком-то крутом и неблагоприятном для него, Сталина, повороте событий к власти в партии и в стране был бы призван, несомненно, Бухарин. Я очень хорошо помню главную суть непримиримых разногласий той поры: после победы над Троцким, одержанной при активнейшей помощи Бухарина, Сталин провозгласил курс на сплошную коллективизацию сельского хозяйства при немедленной ликвидации кулачества как класса. Тут он резко разошелся во взглядах с Бухариным, лозунгом которого, обращенным к крестьянству, было: «Обогащайтесь! Наживайте в добрый час! Этим вы врастаете в общее социалистическое развитие страны, ее процветание». Тогда и развернулась ожесточенная борьба Сталина с «правым уклоном».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});