«The Man I Love», – услышал Игнат.
Английский язык требовался ему для учебы и работы постоянно, он знал его хорошо. И слова эти прозвучали для него по-английски так же пронзительно, как прозвучали бы по-русски.
«Мужчина, которого я люблю»…
Она пела их для него – это он почувствовал так же ясно, как почувствовал ее всю, почувствовал сразу, как самого близкого, единственно родного человека, несмотря на прошедшие в разлуке годы.
Перед тем как допеть последний куплет, она снова обвела взглядом зал. И тут глаза их наконец встретились. Эстер замолчала, словно задохнулась. Песню она не допела.
В зале раздались слабые, на последнем предутреннем излете, одобрительные возгласы и нескладные аплодисменты. Никто не обратил внимания на оборванную песню.
Эстер замерла у края эстрады.
Игнат встал из-за стола, прошел через весь зал и, остановившись в шаге от нее, негромко сказал:
– Я тебя жду у служебной двери.
Служебная дверь ресторана напоминала тайный выход из подземного лабиринта. Да так оно, наверное, и было. Игнат слышал, что все старые пражские дома связаны друг с другом лабиринтом подземных ходов.
Он стоял перед дверью, окованной старинным металлом, минуту, не больше. Потом дверь распахнулась и на пороге показалась Эстер. Она выбежала на улицу так стремительно, что едва не ударилась о его плечо. А еще через мгновенье так и сделала – уткнулась лбом в его плечо, обхватила обеими руками за шею, как семь лет назад в «Марселе», и так же, как тогда в «Марселе», в голос заплакала.
Он обнял ее, прижал к груди, не мешая ей плакать. Сердце глухо билось о ребра в такт тому, как вздрагивали ее плечи. Наконец Эстер подняла на него залитое слезами лицо.
– Как же ты меня нашел? – по-детски всхлипнула она. – Как же ты догадался?
– Просто вычислил. – Он осторожно провел рукою по ее растрепавшимся волосам. – Логически вычислил.
– Что я в пивнушке пою?
Она улыбнулась сквозь слезы.
– Пойдем, – сказал Игнат.
И тут только сообразил, что ему некуда ее повести. Валюту советским командированным выдали в таких количествах, что ее хватило лишь на проживание втроем в однокомнатном номере… По лицу Эстер он понял, что она об этом догадалась.
Все житейские обстоятельства и обязательства снова вмешивались в их жизнь, снова не давали ей идти так, как это было предназначено.
– Может, к тебе пойдем? – ненавидя себя, спросил Игнат.
– Ко мне тоже нельзя, – вздохнула Эстер. – У меня…
– Неважно.
Он не дал ей договорить – снова прижал ее голову к своему плечу. Он не хотел, чтобы еще и она вспомнила сейчас про все, что им мешало.
– Давай просто так по улицам погуляем, – сказала Эстер. – Весна в Праге теплая, не замерзнем.
Она быстро вытерла остатки слез и взглянула на него таким смятенным и счастливым взглядом, что ему стало стыдно за свою беспомощность.
– Не замерзнем, – сказал Игнат и снова обнял ее за плечи.
А что еще он мог для нее сейчас сделать?
Но, кажется, ничего больше ей было и не нужно. Эстер шла рядом с ним по темной, сжатой старинными домами Златой уличке. Походка у нее была смешная, какая-то детская.
– Ты почему вприпрыжку идешь? – спросил Игнат.
– А чтобы ты меня обнимать не перестал! – засмеялась она. – У тебя шаги в три раза шире, чем у меня. Тебе неудобно станет в обнимку идти, и ты перестанешь!
Он улыбнулся и умерил шаг. Он готов был двигаться со скоростью черепахи и даже ползти на четвереньках, лишь бы чувствовать под своей рукой ее плечи.
– Ты по работе приехал? – спросила она.
– Да.
– Ведь я думала, мы с тобой никогда больше не увидимся. – Она остановилась и снизу заглянула ему в глаза. – Дура!
– Почему же дура? – улыбнулся он. – Могли и правда не увидеться.
– Полчаса назад я тоже так думала. И все семь лет так думала. А теперь мне кажется, что не могли бы, – сказала она. И виновато добавила: – Хоть я-то ведь ничего не сделала, чтобы с тобой встретиться…
«Все ты для этого сделала», – подумал он.
– Расскажи, как ты живешь, Игнат.
Он понимал, что она изо всех сил старается говорить о простых и спокойных вещах. Он понимал это потому, что и его старания были направлены на то же самое.
– Живу, – пожал плечами Игнат. – Высшее техническое училище закончил. Мосты строю. Вот приехал европейский опыт перенимать.
– А… Ксенька? – выдохнула Эстер. – Она… с тобой?
– Со мной, – помолчав, ответил он.
– Так что же ты молчишь! – с облегчением воскликнула Эстер. – Я ведь и спросить про нее боюсь – думаю, вдруг выслана, еще что похуже… Ну, что она – работает, вообще как? Дети есть у вас?
– Детей нет.
– Почему? – удивилась Эстер.
Игнат молчал.
– Мы глубоко несчастливы, – с трудом прервав молчание, сказал он наконец. – Глубинно несчастливы.
– Но… почему? – растерянно спросила Эстер. – Вы вместе – и несчастливы?
– Она себя винит, корит, – усмехнулся Игнат. – Считает, что карьеру мою портит. Ей эта мысль счастья не дает.
– Ей? – тихо спросила Эстер. – А тебе, Игнат? Ты же сказал «мы несчастливы». Ты-то почему?
– Я? – Он снова замолчал. И все-таки сказал – с той прямотой, которая только и была сейчас возможна: – Тебя не могу забыть, вот почему.
Эта была единственная правда. Он сказал о любви, которая неизвестно откуда взялась в них обоих и оказалась так сильна, что ее ничто не смогло пересилить. Ни долг, ни жалость, ни долгота времени, ни дальность мест. Точно так, как было написано на фарфоровой любовной чашке.
– Как?! – с трудом проговорила Эстер. – Ты – меня?
Она вгляделась в его лицо. И тут вдруг медленно вскинула руки, положила ему на плечи.
– Я тоже. – Голос ее совсем не дрожал. Он и прежде не дрожал, когда она говорила ту единственную правду, которая, без объяснений, вела ее по жизни. – Я тебя люблю по-прежнему.
Игнат склонил голову и коснулся губами ее губ. Не поцеловал даже, а только коснулся. Словно от такого неполного прикосновения страсть могла бы не проснуться в них.
Как наивна была эта попытка! Ее губы обожгли огнем, сильнее огня, он едва не вскрикнул, коснувшись ее губ! А она и вскрикнула – так, словно ей на губы тоже упала огненная искра. И сразу, будто испугавшись, что он больше ее не поцелует, прижалась к нему всем телом.
Игнат расстегнул плащ; руки у него вздрагивали. И когда он расстегивал на Эстер пальто, блузку, они вздрагивали все сильнее.
Она шагнула назад, вниз на две ступеньки, под нависающий козырек старинного дома, и прислонилась спиной к стене. Игнат шагнул за нею. Он не думал в этот момент ни о чем – ни о том, что они стоят в самом центре города, который вот-вот проснется после ночи, ни о том, что эта, телесная сторона жизни совсем недавно казалась ему неважной… Ничто не имело значения, а это было важно, бессмертно важно, для тела и сердца вместе, потому что только с нею, с этой единственной женщиной, он узнал наконец, что тело и сердце неразделимы!