Читать интересную книгу Ленин - Антоний Оссендовский

Он ничем не рисковал: моральность диктатора была моральностью целого народа.

Комиссары расходились, оговаривая возможные приближающиеся события и нахваливая мудрый план своего вождя.

После окончания совещания Ленин приказал, чтобы к нему явился царский генерал Брусилов.

– Товарищ генерал! – обратился к нему без приветствия диктатор. – Приказываю вам написать обращение к народу о войне с Польшей и принять участие в последних приготовлениях штаба. Если замечу колебание или измену, в тот же самый день погибнете в ЧК! У меня более нечего вам сказать.

Угодливый генерал, еще недавно любимец царя, поклонился покорно и вышел.

Ленин остался один. Уселся в кресло и закрыл глаза. Чувствовал переполняющую тревогой тяжесть в голове и без перерыва бурлящую в ней работу каких-то неизвестных сил. Была она как шум роя пчел или не устающее ни на мгновение движение муравейника.

Дышал тяжело и сжимал пальцы, впивающиеся в кожу кресла.

Внезапно он почувствовал на себе упорный взгляд, пробивающийся через опущенные веки и заглядывающий ему в мозг. Заметил и дрогнул. У стола стоял Дзержинский. С лицом ужасно дергающимся, кривил он уста, а тусклые неподвижные глаза вонзал в зрачки диктатора.

– Феликс Эдмундович… – шепнул Ленин.

Дзержинский сделал шаг вперед и быстрым, хищным движением наклонил голову.

– Я пришел, – прошипел он, – чтобы напомнить вам наш первый разговор в Таврическом Дворце в день восстания. Обещайте поставить меня во главе Польского правительства, товарищ.

– Я назначил Ворошилова, – ответил Ленин. – Должен это быть россиянин, так как Россия будет вести войну с Польшей.

– Товарищ… – поднял голос Дзержинский, угрожая глазами. – Товарищ, вы дали слово. Можно обманывать ваших темных крестьян, обезумевших рабочих, мятежных и ленивых, но не меня! Я знаю, чего требую! Вы не понимаете того, на что отваживаетесь! Вы не знаете польского народа! Это не россияне! Поляки любят сердцем каждый комок земли, каждое дерево, каждый кирпич костела. Они могут ссориться и драться, но когда пойдет речь о родине, горе тому смельчаку, который на нее покушается! Там только я окажусь в состоянии обмануть, обольстить, усыпить бдительность и тревогу! Только я! За мою верную службу, за море пролитой крови, за презрение и ненависть, окружающие мое имя, требую этого!

Он выпрямился, но не спускал взгляда с глаз Ленина.

Тяжело дышал и сжимал рукой дрожащее лицо. Иногда дергалось оно так, что обнажало ему зубы и десны, как если бы кричал он пронзительно, то снова раздвигало ему губы и суживало глаза в ужасную маску смеха. Ленин смотрел на него. Обломки, лоскутки ненужных мыслей, вырывающихся отовсюду, вращались в голове: «Расстрелял Елену… убил Дору… Ах, Апанасевич?!».

Молчание продолжалось долго.

Дзержинский ударил ладонью по столу и шепнул:

– Требую! Слышишь, ты, заквасчик капусты, захватчик татарский! Выйду я отсюда или с документом, подписанным тобой, или для того, чтобы объявить, что ты умер. Знай, что мои люди здесь всюду. Если захочу, прикажу убить всех в Кремле… Требую!

Еще раз ударил кулаком по столу и умолк.

Ленин протянул руку к электрическому звонку.

– Не трудись… звонок не действует, – прошипел Дзержинский, дерзко глядя на диктатора. – Впрочем, сегодня на посту стоят мои люди.

Ленин внезапно рассмеялся. Желтое лицо стало приятным и веселым.

– Хотел бы попросить бумагу! – воскликнул он. – Только бумагу, ха, ха!

– У меня при себе декрет, – парировал Дзержинский. – Подпишите его, товарищ…

Положил перед ним отпечатанный на машинке лист.

Ленин пробежал его взглядом и подписал.

– Хорошо это все обдумайте, Феликс Эдмундович, – шепнул он – Хороший из вас игрок!

– В Москве кроме вас есть другие, которые думают о том, о сем, – ответил он, пряча документ.

Заглянул глубоко в прищуренные глаза Ленина и произнес отчетливо:

– И запомните, что даже если бы вы аннулировали декрет или угрожали моей жизни, пропадете, Владимир Ильич!

Ленин ничего не ответил. Он погрузился с головой в кресло и спокойно глядел на дергающееся лицо Дзержинского, на его опухшие веки и безумные глаза. Снова усмехнулся доброжелательно и спросил:

– Может, выпьете чаю, Феликс Эдмундович? Сейчас придет Горький, будет объяснять, почему наш крестьянин имеет в себе столько жестокости! Ха, ха!

Дзержинский небрежно махнул рукой.

– Благодарю! – буркнул он. – Не очень верю в разум этого вашего гения. Говорит, что крестьянин жестокий, потому что пьет водку и читает Жития Святых! Это хорошо для детей. Если бы водка и Жития Святых так делали, то все бы человечество стало шайкой бандитов. В это время, происходит это только в России.

– Но, все же, что касается жестокости, то вы, хотя и не россиянин, всех, пожалуй, перегоните, – тихо смеясь и подмигивая ему, шепнул Ленин.

Дзержинский понял издевку. Судорога промелькнула у него по лицу, сжимая виски. Ответил:

– Я с вами не тягаюсь. Не смог бы убить человека на улице. Должен иметь для этого подвал и подворье ЧК, так как в нем живет идея… страхом принудить людей к наивысшей смелости.

– Гм… – буркнул с издевкой Ленин.

– Смелось эта состоит в забытье о себе во имя жертвы для других… – подитожил Дзержинский.

Ленин ничего не ответил. Подумал только: «Предатель, как Конрад Валленрод, или обычный вариант садиста?».

Дзержинский вышел тихо, без шороха.

Ленин был зол и бурчал себе с бешенством:

– Покушение, первое покушение на мою свободу! Другие бы не отважились на это никогда, а этот бешеный… Как поступить?

Он не видел выхода из неожиданной ситуации. Не сомневался, что Дзержинский был способен выполнить свои угрозы.

«Не имею права рисковать своей жизнью и жизнью товарищей. Предоставим этот больной вопрос времени. Когда Дзержинский будет в Польше, что-то по нему обдумаю. В любом случае, в ЧК, это государство в государстве, он уже не вернется!».

Пришли тяжелые времена. Год борьбы громадной России с маленькой, истощенной и опустошенной Мировой войной Польшей.

Первые успехи одурманили Красную Армию. Каменев, Ворошилов и Тухачевский уже точно назначили день входа в Варшаву и уведомили об этом Москву. Двигались они просто прямо, пьяные от победы, пролитой крови, смертных приговоров, издевательств над офицерами и интеллигентными солдатами «шляхетской» Польши.

Польские генералы: Пилсудский, Галлер, Желиговский, Шептыцкий, Соснковский и Сикорский – умели подбирать людей. Появлялись молодые офицеры – смелые, способные, несгибаемые. Легионы, борющиеся недавно с армией царя, бились с таким же самым воодушевлением с красными войсками, создавалась добровольная армия и быстро шла в бой; образовывались партизанские отряды, командуемые людьми великой отваги. Обращения Пилсудского и Галлера разожгли сердца польской молодежи и женщин. В рядах обороняющихся боролись тысячи студентов, учащихся гимназий, почти детей, девушек и молодых женщин. Аристократ рядом с крестьянином, священник рядом с рабочим-социалистом. Одиннадцатилетний мальчик рядом с повстанцем с 1863 года. Пламенем вспыхивала любовь к родине. Была она как буря, которой ничто не могло оказать сопротивление.

Польский штаб перенес борьбу на Вислу. В минуту, когда красный патруль уже входил в предместья Варшавы, армия дикого российского пролетариата была разбита. Отступала в панике, теряя тысячи людей, артиллерию, уходя за рубеж, где складывала оружие. Только остатки войск добрались до России, где, как во время отступления Германии после прерванных переговоров в Бресте, поджидали теперь спасителей-поляков.

Еще одна карта Ленина была бита.

Совнарком, собранный на заседание, с нескрываемой неохотой смотрел на Ленина, слушающего спокойно, невозмутимо объяснения Каменева и Тухачевского о ходе неудавшейся войны.

Когда они закончили, Ленин встряхнул пальцами и произнес глухим голосом:

– Мы проиграли! Га! Бороться без любви в сердце с теми, которые любят землю, народ, традицию, не является легким делом, товарищи! Мы получили науку на будущее. Должны привить армии и крестьянам любовь к коммунистической родине и сознание, противоположное обладаемому поляками. Они считают своей обязанностью защиту Запада от агрессии Востока. Мы должны чувствовать свою ответственность за распространение коммунизма от океана до океана!

– Какая-то весьма сложная софистика! – с издевкой заметил Зиновьев, глядя на товарищей.

Ленин не обратил на него никакого внимания.

– Перед нами задача: закончить с гражданской войной, – произнес он дальше. – Направить на Деникина и Врангеля все силы и раздавить контрреволюцию навсегда! Показав себя единственным правительством над всей Россией, мы начнем новую игру. Думал, что до этого не дойдет, что Красная Армия окажется в состоянии биться не только когда семеро на одного нападают, но и с равными силами. Вижу теперь, что не воспитали в ней духа стойкости и спокойствия, необходимого для победы. Мы должны это исправить. Начнем новую игру!