– Это первое определенно неприятное лицо, которое я вижу здесь, – сказал он. Сановник, как будто почувствовав пристально устремленный на него взгляд, повернул голову в нашу сторону, и глаза его встретились со взглядом Блока. Он быстро отвел их, лицо его изобразило какую-то полупрезрительную гримасу, и он, наклонившись к ближайшему своему соседу, стал его о чем-то расспрашивать.
– Он вами также заинтересовался, – сказал А. А.
– Какое старорежимное лицо, – задумчиво произнес Блок. Тут к нам с приглашением на «чашку чаю» подошел левый эс-эр матрос Д., и Блок пересел к другому столу. Я же принял вызов сразиться в шахматы и часа на два потерял А. А. из виду.
Когда я после боя вернулся в наш угол, Блок сидел за столом с юным матросом, который рассказывал ему о разных своих похождениях. Арестован он был за то, что заступился на рынке за какую-то обиженную милицией бабу: ему пригрозили, он выхватил револьвер, милиционеры набросились на него, побили, а при обыске у него в кармане нашли левоэсэровскую прокламацию. Так и он приобщен был к «заговору левых эс-эров».
– Эх, – сказал он, поднимаясь с табуретки, – самое верное средство – это проспать до лучших времен. Отправляюсь в дальнее плавание – и он протянул руку, как если бы он действительно собирался в далекое путешествие.
– Он милый, – сказал А. А. – Какие они все милые!
– А вы не скучали?
– Нет, знаете, тут много очень интересного.
К нам подошел правый эс-эр О.
– Блок, неправда ли? И вы среди заговорщиков? Блок улыбнулся.
– Я старый заговорщик.
– А я не левый, я правый эс-эр.
Блок ответил, как бы возражая:
– А я совсем не эс-эр.
– Однако заговорщик?
– Да, старый заговорщик, – с прежней улыбкой ответил А. А.
К нам присоединился новый собеседник, всего только недавно попавший в нашу обитель, с которым я успел познакомиться за шахматной доской. Это был молодой помещик Ж. из лицеистов, кажется сын адмирала, уже не только с хорошими, но далее с изысканными манерами.
– А я, – обратился он ко мне, возобновляя прерванный разговор, – все-таки не могу понять, как образованный человек может быть социалистом.
Блок улыбнулся. Ж., уже знавший, кто такой Блок, обратился прямо к нему:
– Вы улыбаетесь? Простите, мы незнакомы, но ведь тут поневоле приходится sans façon[22]. Неужели вы не согласны?
– Нет, не согласен. Почему вы так думаете?
– Но помилуйте, – воскликнул Ж., – ведь социализм нельзя себе и представить без égalité[23]. Но неужели и вы будете утверждать, что все одинаково умны, одарены, талантливы? Я думаю, что вся наша беда в том, что мы слишком скромны. В России образованное сословие всегда хотело опуститься до уровня массы, а не возвысить ее до себя. Теперь за это расплачивается вся Россия.
– Не думаю, чтоб мы были слишком скромны, – сказал Блок, – да и неизвестно еще, расплачивается ли Россия.
– Да, я слышал, что вы революционер. Но вы, кажется, меньшевик?
В глазах Блока блеснул веселый огонек.
– Нет, – сказал он, – я не меньшевик, да и вообще ни к какой партии не принадлежу.
– А я никогда не слышал, чтобы были беспартийные революционеры.
А. А. рассмеялся:
– По-вашему, бывают только беспартийные контр-революционеры?
Молодой человек отошел разочарованный. Блок сказал:
– Опять шигалевщина навыворот!
Время проходило довольно быстро. Вскоре после ужина все окончательно разбрелись по своим углам, и мы с А. А. также улеглись на нашу общую койку.
– Как вы думаете, что с нами будет? – спросил А. А.
– Я думаю, – сказал я, – что вас очень скоро отпустят, а мне еще придется посидеть и, вероятно, переселиться на Шпалерную.
– А у меня такое предчувствие, – сказал Блок, – что мы с вами еще долго будем так вместе. Когда я пришел утром сюда наверх, я справился, нет ли здесь Р. В., но мне сказали, что его уже отсюда перевели. Быть может, мы нагоним его там, на Шпалерной; а затем вероятно в Москву? Это длинная история.
Я еще раз попросил его рассказать подробно о разговоре со следователем; выходило так, что его сдержанность и лаконичность, да еще пожалуй то, что он в изданиях преследуемой партии помещал не только стихи, но и статьи, – что это было единственным основанием для иного отношения к нему, чем к другим задержанным накануне писателям. Самое неблагоприятное впечатление, несомненно, произвела его лаконичность; так лаконично во все времена отвечали следователям и инквизиторам лишь самые заклятые враги всякой святой и светской инквизиции.
– А Горький знает о вашем аресте?
– Да, знает и наверное сделал все, что в его силах; но очевидно, что в данном случае и он ничему помочь не может. Уже прошли целые сутки.
Половина ламп была потушена. Все кругом спали или собирались заснуть, кое-где раздавались стоны: это кошмары напоминали забывшимся о страшной действительности. В каком-то углу слышно было стрекотание: перебранка из-за просыпанной нечаянно на пол махорки. Не спал и не пытался заснуть лишь тот старик с «старорежимным лицом», как охарактеризовал его Блок, который с своей стоявшей у противоположной стены койки все время то поглядывал в нашу сторону, то снова поднимал глаза к потолку, о чем-то тревожно думая. Он снова привлек внимание А. А.
– А это ведь несомненно жандармский генерал, и ему грозит большая беда. Но его даже почти как-то не жалко. Мне раньше казалось, что я его где-то видел, но нет, это просто тип бросился в глаза. Ведь я много их видел почти в таком же положении.
И Блок стал мне рассказывать о своей работе в Верховной Следственной Комиссии при Временном Правительстве. К сожалению, я не помню точно характеристик отдельных деятелей старого режима, которые он давал при этом; эти характеристики заключались большей частью в одном-двух эпитетах, сразу намечавших профиль. Иногда он попутно касался и представителей нового правительства. Меня заинтересовало, какое впечатление на Блока производил сам А. Ф. Керенский.
– В нем было нечто демоническое, – сказал Блок, – и в этом тайна его обаятельности.
– Но что же это за демон? – спросил я. – Уж во всяком случае не «глухонемой».
– О нет, – сказал Блок, – такова, например… – И он назвал имя одной известной писательницы. – Среди женщин таких много, среди мужчин их почти не встречаешь.
– Ну, а среди старорежимных сановников вы заметили нечто подобное?
Тут Блок стал подробно объяснять, по каким мотивам он взял на себя работу в Следственной Комиссии: он никак не мог убедить себя, что весь старый уклад один сплошной мираж, и ему хотелось проверить это на непосредственном опыте. Но опыт этот привел его к результату еще более крайнему: что все это было не только миражом, но какою-то тенью от тени, каким-то голым и пустым местом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});