Такое чутье ей досталось от животной формы, а вместе с ним и немота. Среди оборотней это было широко распространено: каждый при рождении получал что-то от духа-хранителя, но зверь требовал что-то взамен. У Аши он забрал голос. Так, по крайней мере, полиморфию объясняли когда-то, когда по обе стороны Саламановой Граты рождались люди, способные обращаться животными. Манфреду нравилось это объяснение, оно выглядело поэтичным, оттого не хотелось портить его прозаично поврежденными трансформациями организма голосовыми связками.
Очередная капля сока упала первому мастеру на щеку. Он нехотя раскрыл глаза и недовольно проворчал. Аша по-кошачьи сощурила золотые глаза, сложила блестящие губки бантиком и собрала кончиком пальца потревожившую хозяина каплю, поднесла ко рту и слизнула.
— Бесстыжая, — буркнул Манфред и культурно зевнул. — Максим, на чем мы остановились?
Карлик сидел на резном стуле на расстоянии вытянутой руки от софы и болтал ножками. К смуглым прелестям Аши он был поразительно равнодушен, как и ко всем женщинам в целом. Даже обе вертихвостки не сумели добиться ничего, как ни пытались. Иногда Манфред поддавался всеобщей глупости и тоже начинал подумывать, что Максимилиан выбрался из какой-нибудь пещеры горного короля. Сам карлик ничего о себе никогда не рассказывал. Как и Аша, был нем, но не от рождения, а потому, что кто-то отрезал ему язык. Возможно, даже сам. Впрочем, для Манфреда это было дополнительным положительным качеством. К тому же у Максимилиана имелись куда как более ценные таланты — навык скоростного письма, а главное — феноменальная память, которой Манфред доверял то, что не доверил бы себе или бумаге.
Максимилиан протянул чародею исписанный блокнот. Манфред лениво полистал несколько последних страниц, отбиваясь от Аши, которая пыталась скормить ему огромную виноградину.
— Ну, — прожевав ягоду, подытожил он, — похоже, все. Я ведь ничего не забыл? Никого не упустил?
Максимилиан быстро стер рукавом мантии небольшую доску, к помощи которой прибегал, когда простого ворчания и кивков ему уже не хватало. Быстро написал что-то мелом и развернул к чародею.
Манфред прочитал и закатил глаза.
— Опять? — мученически простонал он. — Неужто ты до гроба будешь мне об этом напоминать?
Карлик с серьезным видом покивал. Чародей поднял на Ашу взгляд.
— Ну ты видишь? — пожаловался он. — Видишь, что со мной творят эти четыре с кончиком фута тоталитаризма? Большой Максим так мной не командует, как его маленькая копия!
Аша надулась, поджала губы и погрозила карлику пальчиком, звеня каскадом золотых браслетов.
— Напомни-ка мне, карманный ты мой диктатор, за что я вообще тебя держу при себе?
Максимилиан стер с доски и написал.
— И то верно, — быстро сдался Манфред. — Ну, Максим, понимаешь, я не хочу, чтобы хоть где-то были следы и намеки на мои позорные провалы. Даже в твоей голове.
Карлик задумчиво почесал куском мела длинный нос, стер с доски и картинно вывел на ней: «КОНЕЦ?»
Манфред заглянул в блокнот, подкрутил кончик бороды.
— Пожалуй, ты прав, — глубоко вздохнул он после раздумий. — Как и всегда. У нашей истории и впрямь должен быть постскриптум.
Post Scriptum
Столица,
январь 1637 года от Сожжения Господня
Ночное небо окрасили яркие огни салютов и фейерверков, а над острыми шпилями башен Arcanum Dominium Magnum возвысилось огромное поздравление и пожелание счастья в новом году, видимое из любой части украшенной гирляндами и бумажными фонариками столицы. Люди заполонили площади и улицы, делились счастьем и радостью друг с другом. Веселье и гулянья гремели везде: от изысканных балов в Гольденштернском дворце и в Третьей Башне Dominium Magnum до всеобщих пьянок в самых дешевых кабаках на окраинах и в столичных трущобах. Даже у разведенных костров кто-то находил способ хоть как-то поделиться тем малым, что есть.
Ложа потратила немало средств и сил, чтобы для новогодней ночи создать настоящую зимнюю сказку. Три дня валил снег, лежавший теперь пушистыми белыми сугробами. Стоял легкий мороз, чуть покалывающий носы и зарумянившиеся щеки. Небо над столицей было ясным, усеянным россыпями звезд, а луна — до того яркой, что казалась белым солнцем. Несколько магистров-аэромантов, ответственных за погоду, по давно сложившейся традиции, полностью опустошили себя и довели до предсмертного состояния. И все лишь затем, чтобы дать людям ту самую зимнюю сказку и немного самого настоящего новогоднего волшебства. А люди в ответ любили Ложу. Всего одну ночь в году и всего лишь в одной столице. Ведь сказки для всех быть не может, а к паршивой погоде где-нибудь в Йордхафе или Дюршмарке и так давно привыкли.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Однако не всем в новогоднюю ночь было суждено веселиться, радоваться и верить, что следующий год станет лучше предыдущего.
Не только дворники работали не покладая рук, расчищая улицы от снега. Люди, увлеченные праздником и весельем, почти не замечали проезжающих черных карет с угрюмыми возчиками на козлах. А если и замечали, предпочитали делать вид, что не замечают. Подумаешь, черные кареты без гербов и иных опознавательных знаков. Просто кто-то инкогнито спешит на карнавал в известном салоне известной графини, на бал-маскарад во дворце дальнего родственника императорской фамилии или на свидание в тайном клубе, где обычно кроме маски ничего больше не носят.
В какой-то мере граждане столицы были даже правы: в своего рода маскараде пассажиры тех карет действительно поучаствовали.
Угрюмые черные кареты останавливались на небольшом отдалении от богатых домов. Из них выходили не менее чем возчики угрюмые люди в тяжелых плащах. Из подворотен, а иногда, казалось, и просто ниоткуда, просто из ночной тьмы, к ним присоединялись другие молчаливые люди. Вместе они заходили в дома, где шло празднование в семейном, дружеском кругу или даже в гордом одиночестве. Некоторое время на улице царила тишина, нарушаемая треском и грохотом разливающих яркими красками над столицей салютов. Затем из дверей выводили хозяев тех домов, по одному, по двое, реже по трое, с мешками на головах и с необычно блестящими матовыми наручниками на запястьях, вели к черным каретам, запихивали внутрь и увозили. Иногда перед этим в окнах вспыхивал яркий свет, после чего из дверей домов кого-то выносили.
Черные кареты в ту ночь подъезжали не только к чьим-то домам. Останавливались они возле дворцов, возле известных салонов и даже у тайных клубов. Люди в черном без церемоний забирали чьих-то мужей, чьих-то жен, чьих-то хороших друзей, чьих-то любовников и любовниц прямо из постелей и не давали никаких объяснений. А любые протесты просто игнорировали. Любое сопротивление без жалости подавляли, а особо рьяным протестующим надевали запасной мешок на голову и увозили с собой.
Людей в черном видели даже в коридорах Arcanum Dominium Magnum, а после этого таинственным образом исчезло несколько магистров Собрания Ложи.
В ту ночь в столице пропало больше сотни человек. Но что такое сотня для города с официально миллионным, а не официально — полуторамиллионным населением? Никто их пропажи даже не заметил.
Никто особо не драматизировал, когда выяснилось, что большинство из пропавших оказались не последними в Империи и Ложе людьми высоких рангов и званий, на высоких постах и должностях. А когда через месяц большинство из пропавших и нашедшихся предстало перед судом, почти все пожали плечами: подумаешь, каких-то там воров и казнокрадов судят за воровство и казнокрадство. Сколько их было, есть и еще будет.
Но через много-много лет эту новогоднюю ночь назовут «Ночью тихого террора». И чем больше лет пройдет, тем больше найдется свидетелей, очевидцев и, конечно же, жертв, чудом переживших ужас, пострадавших от несправедливости и беззакония, и еще больше — тех, кто исчез в неведомых застенках навсегда. А когда кто-то зачем-то посчитает всех несчастных жертв, вдруг обнаружится, что в имперской столице столько людей никогда и не жило.