Читать интересную книгу Фрекен Смилла и её чувство снега - Питер Хёг

Сопротивление льда слишком сильно, чтобы стоило стремиться к его покорению. Вот и сейчас я вижу, как в результате столкновения разбились края льдин и возникли двадцатиметровые нагромождения, под которыми лед уходит под воду на глубину тридцать метров. Мороз усиливается. Сейчас, в это мгновение, я чувствую, как море пытается сомкнуться вокруг нас, и лишь случайное, временное соединение разных факторов — воды, ветра и течения — позволяет нам плыть дальше. В ста милях к северу паковый лед стоит стеной, через которую ничто не сможет пробиться. К востоку высятся прочно замерзшие айсберги, отколовшиеся от ледника Якобсхаун. За один год с него сползло тысяча айсбергов, сто сорок миллионов тонн льда, вставшего между нами и землей, как застывшая цепь гор, на расстоянии семьдесят пять морских миль от берега. В любой момент времени на четвертой части Мирового океана есть плавающий лед, пояс дрейфующего льда в Антарктиде составляет двадцать миллионов квадратных километров, вокруг Гренландии и Канады — от восьми до десяти миллионов.

И все же они хотят покорить лед. Они хотят плавать по нему, строить на нем нефтяные платформы и таскать столообразные айсберги от Южного полюса до Сахары, чтобы орошать почву в пустынях.

Есть проекты, в которых меня совершенно не интересуют предварительные вычисления. Пустая трата времени — пытаться рассчитать неосуществимое. Можно попытаться жить со льдом. Нельзя жить против него или пытаться переделать его и жить вместо него.

В чем-то лед такой понятный — вся его история запечатлена на поверхности. Торосы, глыбы, тающий и снова замерзающий лед. Мозаичная смесь льда различных возрастов, большие куски sikussaq — старого льда, созданного в защищенных фьордах, со временем оторвавшегося и выдавленного в море. Теперь из тех облаков, за которые нырнуло солнце, в последних солнечных лучах опускается на землю тонкая пелена qanik — медленно падающего снега.

Между белой поверхностью и моим сердцем протянута нить. Словно это продолжение солевого дерева внутри льда.

Очнувшись, я понимаю, что спала. Должно быть, сейчас ночь.

«Кронос» все еще плывет. Судя по движениям судна, Лукас продолжает пробиваться сквозь молодой лед.

Я осматриваю ящики в шкафчике с лекарствами. Они заперты. Я оборачиваю локоть свитером и выдавливаю стекло дверцы. На полках лежат ножницы, зажимы, пинцеты, отоскоп, бутылочка спирта, йод, хирургические иглы в стерильной упаковке. Я нахожу два одноразовых пластмассовых скальпеля и рулончик лейкопластыря. Соединяю две тоненькие узкие пластмассовые ручки и обматываю их пластырем. Теперь они приобретают некоторую прочность.

Не было слышно никаких шагов, дверь просто открывается. Входит механик с подносом. Он кажется более усталым и более ссутулившимся, чем в последний раз, когда я его видела. Его взгляд останавливается на разбитом стекле.

Я прижимаю скальпели к бедру. Ладони у меня покрываются потом. Он смотрит на мою руку, и я откладываю скальпели на кровать. Он ставит поднос на стол.

— У-урс очень старался.

Я чувствую, что меня стошнит, если я посмотрю на еду. Он подходит к двери и закрывает ее. Я отодвигаюсь. Самообладание держится на волоске.

Самое страшное — это не гнев. Самое страшное — это желание, скрывающееся за гневом. Можно смириться с чистым чувством без всяких примесей. Но меня всерьез пугает таящаяся в глубине души потребность прижаться к нему.

— Ты с-сама бывала в экспедициях, Смилла. Ты з-знаешь, что наступает момент, когда от тебя ничего не з-зависит, когда ты не можешь остановиться.

Я думаю, что в каком-то смысле я его совсем не знаю, что я никогда не была с ним вместе в постели. С другой стороны, есть какая-то холодная, благородная последовательность в том, что он ни о чем не жалеет. Как только представится возможность, я вышвырну его из своей жизни. Но сейчас он — мой единственный, хрупкий, нереальный шанс.

— Мне надо тебе кое-что показать, — говорю я.

И рассказываю, что именно.

Он неестественно улыбается:

— Это невозможно, Смилла.

Я открываю дверь, чтобы он ушел. До этого момента мы говорили шепотом, теперь я уже не думаю об осторожности.

— Исайя, — говорю я. — В чем-то это и твоя вина. Теперь оказывается, что и ты стоял на крыше за его спиной.

Он хватает меня за плечи и переносит назад на кровать.

— От-ткуда т-ты можешь з-знать, Смилла?

Он еще сильнее заикается. На его лице написан страх. Наверное, теперь на борту «Кроноса» нет ни одного человека, который бы не боялся.

— Ты не с-сбежишь? И в-вернешься со мной назад?

Я готова рассмеяться.

— Куда я денусь, Фойл?

Он не улыбается.

— Ландер сказал, что видел, как ты ходишь по воде.

Я снимаю носки. Между пальцами и передней частью стопы приклеен кусочек пластыря. С его помощью держится ключ Яккельсена.

Нам никто не попадается на пути. Ют не освещен. Когда я открываю ключом дверь, мы оба чувствуем, что стоим в нескольких метрах от той платформы, где менее чем 24 часа назад ждали, чтобы увидеть последнее путешествие Яккельсена. Сознание этого не имеет никакого особенного значения. Любовь проистекает оттого, что есть резервы, она проходит, когда живешь на уровне инстинктов, когда остаются только простые потребности в еде, сне и самосохранении.

Я зажигаю свет на нижнем этаже. Море света по сравнению с лучом фонарика. Может быть, это неосторожно. Но ни на что другое нет времени. Самое позднее через несколько часов мы будем на месте. Тогда будет включен свет на палубе, тогда все эти пустынные помещения наполнятся людьми.

Мы останавливаемся перед стеной в конце коридора.

Я рискую всем только потому, что мне что-то показалось странным. Мне показалось странным, что стена, согласно моим подсчетам, выдается на пять футов перед гидравлической системой управления. Что где-то за этой стеной есть что-то вроде генератора.

Я смотрю на механика. И совершенно не понимаю, почему он все-таки пошел со мной. Может быть, он сам этого не понимает. Может быть, все из-за того, что невероятное способно притягивать. Я показываю на дверь слесарной мастерской.

— Там есть молоток.

Кажется, он меня не слышит. Он берется за рейку, прибитую по краю стены, и отдирает ее. Разглядывает дырки от гвоздей: дерево свежее.

Он засовывает пальцы в щель между доской и переборкой и тянет на себя. Она не поддается. С каждой стороны примерно по пятнадцать гвоздей. Потом он сильно дергает, и стена оказывается у него в руках. Это кусок фанеры толщиной в десять миллиметров и площадью шесть квадратных метров. В его руках он похож на дверцу шкафа.

За ней стоит холодильник. Высотой два метра, шириной метр, сделанный из нержавеющей стали и напоминающий мне магазинчики, где продавали мороженое в шестидесятых годах в Копенгагене, когда я впервые увидела, что люди тратят энергию, чтобы сохранять холод. Чтобы он не сместился от качки, его за ножку прикрепили металлической скобой к тому, что, очевидно, раньше являлось задней стеной коридора. На дверце холодильника висит цилиндрический замок.

Он приносит отвертку. Отвинчивает скобу. Потом берется за холодильник, который кажется неподъемным. Напрягаясь изо всех сил, он вытягивает холодильник на полметра вперед. Есть что-то выверенное в его движениях, сознание того, что напрягаться изо всех сил надо только в течение доли секунды. Он делает еще три рывка, и холодильник оказывается развернутым задней стороной к нам. В перочинном ноже у него есть крестообразная отвертка. В задней стенке примерно пятьдесят винтов. Он вставляет отвертку в шлиц и, придерживая винт указательным пальцем левой руки, вращает ее влево не толчками, а равномерно. Винты вылезают из отверстий сами собой. У него уходит не больше десяти минут на то, чтобы вынуть их все. Он аккуратно собирает их в карман и снимает заднюю крышку вместе с проводами, ребрами охлаждения, компрессором и испарителем.

Даже в этих обстоятельствах то, что мы видим, представляется моему сознанию одновременно и банальным, и необычным. Мы смотрим на холодильник сзади.

Он заполнен рисом. Сверху донизу аккуратными стопками сложены прямоугольные коробочки.

Он берет коробку, открывает ее и достает пакетик. Я успеваю подумать, что мне все равно особенно нечего терять. Потом я вижу, как напрягается его лицо.

Я снова смотрю на пакетик. Он матовый, но все же можно рассмотреть содержимое. Это не рис. Это вакуумная упаковка из какого-то плотного и желтоватого, словно белый шоколад, материала.

Он открывает нож и разрезает пакетик. С тихим звуком тот засасывает в себя воздух. Потом на его ладонь высыпается комковатый темный порошок, как будто в песок, которым измеряют время в песочных часах, вылили жидкое масло.

Он наугад выбирает несколько коробок, открывает и, заглянув в них, аккуратно укладывает на место.

Привинтив заднюю крышку, он заталкивает холодильник на место. Я не помогаю ему, я больше не могу прикасаться к нему. Он привинчивает металлическую скобу, ставит стенку, приносит молоток и аккуратно прибивает ее на место. Все это он делает рассеянно и напряженно.