Читать интересную книгу Правда - Максим Чертанов

К утру он принял твердое решение: ни к какому психоаналитику не ходить, а просить руки Марии Спиридоновой. Ведь он был мужчина хоть куда и к тому же — будущий император.

Когда он пришел на Лубянку, охрана его не впустила, потому что он ужасно опух от слез и забыл надеть бородку, а также брюки. Это немного отрезвило его. Он опустился на скамеечку и сжал голову руками, пытаясь навести в своих мыслях какое-нибудь подобие порядка. «А как же мне теперь быть с Мирбахом и левоэсеровским заговором? — думал он. — И волшебное кольцо нужно искать...» Но что такое был Мирбах, и что такое был заговор, и что такое были ВЧК, и вся советская власть, и даже кольцо и корона, когда в душе его страсть бурлила, и все соловьи в мире пели в то утро для него одного...

В таком обалделом состоянии председатель ВЧК провел целую неделю. Ежедневно он приходил к Спиридоновой с намерением просить ее руки и сердца и каждый раз робел так, что не мог произнести ни слова. Удивленные эсеры, волнуясь, спрашивали Спиридонову:

— Мария Александровна, ну что? Что он говорит насчет Мирбаха?

— Да ничего не говорит, — отвечала Спиридонова, тоже несколько удивленная. — Придет, сядет и сидит как пень... Потом вдруг вскочит и убежит, точно его собака укусила. Должно быть, у него расстроен желудок.

— А почему он все время сморкается и утирает глаза платочком?

— Сенная лихорадка, должно быть, — говорила прозаическая Спиридонова, выглядывая из раскрытого окна, — липы, вишь, цветут... Да и кошек тут у нас видимо-невидимо.

За эту неделю Дзержинский не арестовал и не расстрелял ни одного человека, и бедный Петерс был вынужден делать все это за него, не получая никакой прибавки к жалованью. На совещаниях и коллегиях он рассеянно улыбался и всем отвечал невпопад. Большевики стали посматривать на него лукаво и даже осмеливались прыскать в кулак, когда он поворачивался к ним спиной. Однажды во время заседания какого-то важного государственного органа он, когда его спросили, почему до сих пор не пойман Савинков, машинально ответил: «Потому что Машенька не хо...», осекся и под взрывы смеха выскочил вон.

В тот день он наконец решился. Большими шагами, взъерошенный и бледный как смерть, он вошел к Спиридоновой. Он был, конечно, уверен в том, что она ответит на его чувство, как только он откроется ей, — ведь она с таким участием всегда осведомлялась о его здоровье... Но робость, робость... Он долго молчал и смотрел на нее в упор, как обычно, надеясь, что она догадается о его чувствах. Но она не догадывалась. Тогда он проговорил тихим голосом — ему казалось при этом, что он падает с крутого обрыва:

— Marie... Марья Александровна... Машенька, друг мой! — И с этими словами он по своей обычной привычке разорвал на груди рубаху. — Вот мое сердце; мне больше нечего вам предложить... пока. Но я сделаю вас королевой, клянусь!

— Что-о? — Спиридонова в изумлении уронила книгу, которую держала в руках.

— Машенька, Машенька... — бормотал он.

«Наверное, болен», — подумала Спиридонова. Она подошла к нему, усадила его на стул и налила ему воды. Но он не мог пить: рука его ходуном ходила, и зубы выбивали дробь по краю стакана. Из глаз его брызнули слезы. Но это были не те притворные слезы, что он проливал перед несчастной Инессой Арманд. Они лились прямо из глубины его измученного сердца.

— Вы, наверное, хотите мне что-то сказать? — спросила Спиридонова, желая помочь ему преодолеть смущение.

— Хотите, я помогу вам свалить большевиков? — выпалил он не думая: поистине какой-то бес порою дергал его за язык...

— Ну наконец-то! — обрадовалась Спиридонова. — Говорят, у вас есть уже конкретный план. Расскажите мне о нем... Угостить вас папиросой? Вы какой-то бледный.

Он молчал и смотрел на нее; страшная борьба происходила в его душе. «В самом деле поставить на эсеров? Свергнуть большевичков к чортовой матери? Рука об руку с Марией мы отыщем кольцо и взойдем на трон... Да, но эти эсеры такие легкомысленные и прекраснодушные пустозвоны; они всерьез хотят воевать с Германией... И дождутся на свою голову: немцы простят нам убийство Мирбаха лишь в том случае, если будет тотчас установлено, что это сделали заговорщики, которых Советская власть разоблачит и накажет; иначе они и впрямь опять объявят войну... А мне сейчас совершенно ни к чему война с Германией: я начну ее, когда найду кольцо и стану настоящим императором, а нынче она лишь все осложнит... Так что ежели ставить на эсеров — тогда Мирбаха ни в коем случае убивать нельзя, ибо это полнейший идиотизм, только эсеры могут не понимать таких элементарных вещей...

Но Мирбах опасен; теперь, когда я женюсь на Марии, он опасен вдвойне: она и смотреть на меня не захочет, если услышит что-нибудь этакое... Но ежели эсеры убьют Мирбаха и я разгромлю их партию — она тоже не захочет на меня смотреть... Круто же я попал, psya krev!

Один выход — устроить все так, чтобы Мирбаха убили и заговор раскрыли, но раскрыл как будто не я... Выступлю в роли не гонителя Машеньки, но — спасителя ее... И притом останусь чист и перед большевиками, и перед немцами. Да, это сложно; требуется тончайшая психологическая игра. Но разве я не проходил уже многократно по лезвию бритвы?»

— Слушайте же, — произнес он сдавленным голосом. — Мы должны начать с графа Мирбаха... Потом я дам вам для восстания целый отряд летучих чекистов... то есть летучий отряд чекистов... Ах, Marie!

А немцы тем временем продолжали волноваться; они писали Дзержинскому все новые и новые жалобные записочки и целыми днями названивали ему по телефону, умоляя разобраться с готовящимся покушением; наконец Мирбах, не выдержав, потребовал личной встречи с председателем ВЧК. (Надо заметить, что Мирбах не догадывался о том, что председатель ВЧК Дзержинский, одетый в кожаную куртку и носящий козлиную бородку, и безбородый Железный Феликс, одетый в крылатку, с которым он сталкивался много лет тому назад, — одно и то же лицо. Ведь немцы различают славян исключительно по мундирам и бородам. Так что разоблачение с его стороны Феликсу Эдмундовичу, казалось бы, не грозило; но ведь он намеревался, женившись и взойдя на престол, от мерзкой бородки отказаться, и тогда...)

— Герр Дзержинский, мне начинает казаться, что вы умышленно смотрите сквозь пальцы на мое убийство.

— Это клевета; я вообще никак не могу смотреть на ваше убийство, герр Мирбах, — хладнокровно отвечал Дзержинский, — поскольку вы живы и сидите передо мной. Надо сказать, вы весьма живучи, — колко заметил он. (Мирбах не понял этой колкости.) — О каком убийстве вы говорите? Или это вы желаете кого-нибудь убить? В таком случае вам ничего не грозит: ведь вы — лицо неприкосновенное. Убивайте на здоровье.

— Герр Дзержинский, я настаиваю, чтобы вы поскорей разобрались с этими вашими левыми эсерами.

— Разберусь, не переживайте, — успокоил его Феликс Эдмундович. — А вот скажите мне, герр Мирбах, верно ли я слышал, что вы большой специалист в области психоанализа? — Он подумал, что неплохо было бы все-таки получить у Мирбаха бесплатную консультацию, пока тот еще жив: вдруг окажется, что любовь к Марии — это просто болезнь и наваждение?

— Да, я был любимым учеником д-ра Фрейда, — гордо ответил Мирбах.

— А вы не могли бы меня немножечко проанализировать?

— Вообще-то я давно уж не практикую.

— Если вы меня проанализируете, я обрету душевное равновесие и скорей раскрою ваше уби... покушение на вас.

— О, в таком случае я согласен. Ложитесь на кушетку, пожалуйста... Нет, не нужно разрывать вашу рубаху, все движения вашей души и так от меня не ускользнут. А теперь расскажите мне, что вы сегодня видели во сне.

— Мою мать, — правдиво отвечал Феликс Эдмундович.

— О, превосходно! — обрадовался Мирбах. — Можете не рассказывать дальше, я и так все понял: вы видели, как ваш отец вошел в спальню к вашей матери, и это вызывало у вас гнев и жела...

— Ничего подобного, — оборвал его Дзержинский. — Мне снилось, как моя мать купила нам с сестрой котенка, серого в полосочку.

— Да, да... А к вашей сестре ваш отец входил в спальню?

— Не помню. Он умер, когда мне было пять лет.

— Но, стало быть, он мог входить в спальню вашей сестры?

— Понятия не имею.

— Но спальня-то хоть у вас в доме была?

— Была, конечно. И не одна.

— Ну вот видите!

Дзержинский ничего не видел. Тогда Мирбах решил зайти с другой стороны. Он показал пациенту палец и спросил:

— Что вы видите перед собой?

— Палец.

— Но он вам что-нибудь напоминает? Нет? Странно... — Мирбах огорчился. «Совсем потерял квалификацию, — подумал он, — конечно, без регулярной практики...» Он схватил зонтик и помахал им перед носом пациента. — А зонтик вам что-нибудь напоминает? А сигара? А карандаш?

Добившись в конце концов от пациента признания, что демонстрируемый предмет отдаленно напоминает ему фаллос, Мирбах обрадовался, застегнул брюки и сказал, что пациент совершенно здоров. «Издевается, сволочь», — подумал Дзержинский. В самом деле, пора было его убирать.