Его хороший знакомый князь Х. (мой давний агент в Париже) посоветовал ему выйти на князя Д., у которого будто бы были дела с «Трестом». Так состоялась моя встреча с Савинковым в парижском кафе «Ротонда», где при царе собиралась большевистская эмиграция, а теперь, при большевиках, эсеро-белогвардейская.
Я рассказал Савинкову, что по семейным обстоятельствам мне пришлось нелегально бывать в СССР. Причем дважды я пересекал границу при помощи людей из «Треста». Однако умелая легкость, с которой они это делали, внушает мне большие подозрения… Это или действительно мощнейшая подпольная организация, или мощнейшая гигантская провокация. И пока это не станет окончательно ясным, я посоветовал Савинкову оставить столь опасное предприятие.
Излишне говорить, что моя осторожность его только раззадорила. В Россию потянулись эмиссары Савинкова проверить сведения о «Тресте»… Первого, Ш., мы арестовали. Как и предполагалось, он согласился сотрудничать с нами. Ему продиктовали нужные письма, которые он отослал Савинкову. Следующего савинковского посланца (кажется, по фамилии Фомичев, но лучше проверить) представитель «Треста» долго возил по «нелегальным квартирам». Он встречался с настоящим членом Всероссийского центрального исполнительного комитета, причем в помещении ВЦИК. Было решено дать этому Фомичеву возможность благополучно вернуться во Францию. Накануне отъезда в Париж в ресторане «Метрополь» ему устроили встречу с первым эмиссаром Ш. Надо сказать, что Ш. сыграл свою роль с большим энтузиазмом. Он был весел, много шутил, рассказал, что приготовил отличные нелегальные квартиры для шефа в обеих столицах. Короче, старательно зарабатывал право на жизнь.
Но благополучнейший рассказ вернувшегося эмиссара почему-то встревожил Савинкова. Видно, чутье старого террориста подсказывало, что все излишне идиллично! И он послал своего ближайшего помощника, полковника Павловского, для последней проверки. Мы повторили операцию с Ш. – арестовали Павловского. С ним пришлось повозиться. Но в конце концов и он в обмен на жизнь согласился сотрудничать. Впрочем, здесь присутствовал не только страх смерти. Это было все то же: жизнь на чужбине опостылела… Короче, он написал Савинкову письмо о том, что нелегальная квартира действительно готова и они с Ш. будут ждать его на границе, где у «Треста» есть безопасное «окно».
Но Савинков по-прежнему колебался.
И тогда в Париж вернулся я. Дело в том, что при Савинкове у меня состояла сладкая парочка агентов – муж и жена. Муж – его сподвижник по террору (убивавший когда-то Гапона), а жена… У Савинкова была особенность – он влюблялся в жен своих друзей и, как правило, жил с ними. Теперь он жил с этой красоткой. Мужа она не бросила, но их союз стал теперь идейным. Оба задыхались в эмиграции, зверели от речей парижских монархистов. Завербовал я их довольно легко – обещал возвращение на родину и хорошую работу там, если сумеют все это заслужить здесь.
Для начала приказал окончательно склонить Савинкова к поездке в СССР и вместе с ним перейти границу. Это должно было стать их индульгенцией по возвращении в СССР.
Сперва она отказалась. Пришлось угрожать обнародованием нашей с ними связи. К тому же я пообещал ей: если арестованный Савинков признает советскую власть, его помилуют – ведь он великий революционер. И они втроем, припеваючи, заживут на родине… Вынудил согласиться.
Вскоре дело было сделано: моя сладкая парочка уговорила его. Савинков решился. Вместе с этой «святой троицей» границу должен был переходить я.
Но мне следовало сохранить лицо после их будущего ареста. И я, князь Д., в присутствии нескольких наших общих знакомых в кафе «Ротонда» продолжил отговаривать Савинкова от поездки.
Я хорошо изучил его характер. Он был непреклонен, если что-то решил. Как и я… когда-то. Он, как и следовало, назвал меня трусом и предложил мне выйти из игры. И тогда, «скрепя сердце», я согласился отправиться с ними.
В СССР переходили вчетвером через «окно» на польско-советской границе.
И когда переходили, началась стрельба. Я упал «раненый», их троих взяли. По дороге представление продолжилось: конвоиры остановились на ночлег с арестованными в приготовленной нами избе, сотрудник ОГПУ сыграл роль представителя «Треста»… Он «тайно» передал Савинкову бумагу и карандаш. Сообщил, что я ранен, но сумел бежать, что наш провал есть результат предательства одного из людей «Треста». Он взялся переправить письмо Савинкова в Париж. Савинков написал письмо ко мне, сообщил о своем пленении и пожелал мне удачи, коли я остался жив.
Теперь я мог действовать дальше. Я вернулся в Париж с рукой на перевязи и рассказом о несчастном Савинкове. Сказал, что по-прежнему не верю в «Трест», хотя они клянутся спасти Савинкову жизнь.
В это время арестованного Савинкова уже везли в Москву…
Его доставили на Лубянку. С первых дней ареста в игру вступил отец «Треста» Менжинский. Он был знаком с Савинковым в царские времена.
Менжинский явился к нему в камеру, объявил, что добьется отмены приговора, каким бы он ни был. «Будет безумием, если знаменитого революционера расстреляют в стране победившей Революции… Как бы вы ни относились к нам, вы не можете отрицать, что мы революционеры!»
После чего исполнили знакомый уже номер. Савинкова начали привозить на квартиру Менжинского. И опять полусогнутый Менжинский предложил все из меню обольщения: играл Моцарта, читал Омара Хайяма… Заодно доказывал, что большевики нынче исполняют мечты и программу эсеров – партии Савинкова.
В августе состоялся знаменитый суд над Савинковым.
Савинков признал свое поражение в борьбе с Советской властью. Свою речь на суде он начал знаменитым вступлением, которое перепечатали газеты всего мира: «Я, Борис Савинков, член бывшей Боевой организации социалистов-революционеров, друг и товарищ Егора Сазонова и Бориса Каляева, участник убийства Плеве и великого князя Сергея Александровича, участник многих террористических актов, всю жизнь работавший только для народа и во имя его, обвиняюсь ныне рабоче-крестьянской властью…»
Савинкова приговорили к смерти. Он выслушал приговор спокойно-насмешливо. Он уже был приговорен в свое время к смерти царским судом.
И вскоре Верховный суд ходатайствовал перед ВЦИК о смягчении приговора. Расстрел отменили. Заменили приговором – десять лет. Менжинский, продолжая игру, сообщил Савинкову, что и тюремный срок отменят. Ведь такие люди, как Савинков, нужны советской власти. Между прочим рассказал, что меня все-таки схватили и я сижу здесь же, на Лубянке. Меня в тюремной одежде провели мимо камеры Савинкова. Он смог увидеть меня через глазок. Менжинский сообщил ему, что меня на днях расстреляют. Савинков попросил заступиться. Менжинский обещал, хотя заметил, что заступаться за князей в стране революции не принято. Но вскоре сообщил, что я помилован… из уважения к Савинкову. В конце концов убитый постоянным благородством вчерашнего врага Савинков сказал: «Воля народа – закон. Прав он или не прав, я всегда ему подчинялся». И заявил: «После тяжкой, долгой и кровавой борьбы с советской властью, в которой я сделал, может быть, больше, чем другие… я признаю безоговорочно советскую власть и никакой другой».