Читать интересную книгу Пролог - Николай Чернышевский

Уставши вчера писать, рассудил, что если не удастся сесть убивать время за шахматами, не стану скучать без дела, не буду ждать Надежду Викторовну и Мери, поеду похищать прекрасное дитя с формами двадцатилетней девушки и невинным сердцем. Оказалось, что Виктор Львович ушел гулять. Я поехал принять на себя заботу о нравственном возрождении девицы, по простодушию задирающей ножки выше, нежели одобряется обществом. Солнце было еще не совсем близко, когда будущий воспитатель завидел деревню Дедюхиной.

По дороге от дома навстречу мне шла — я узнал по ногам, до колен обрисовавшимся из-под юбочки, прежде чем можно было рассмотреть даже хоть цвет платья. — шла Настя; завидевши экипаж, нуждающаяся в нравственном возрождении бросилась бежать к приближающемуся возродителю. — хорошенькая и невинная моя! — Она ждала меня, и с каким рвением стремится она к обещанным ананасам, хоть еще и не предчувствует, что они — более, нежели ананасы: они залоги ее возрождения! — На расстоянии, соразмерном способности моих глаз при помощи очков, стал я видеть, как развевается юбочка ее, мелькают из-под юбочки колена. — разгорелось лицо. — еще миг, она вспрыгнула в коляску и прямо, со всего маха, накинулась не на корзиночку с ананасами, а на самого меня. — я успел покачнуться вперед, опершись руками о подушку, чтобы она не опрокинула меня и не хлопнулась лицом о зад коляски, а она, стиснувши меня, рыдала скороговоркою: «Миленький, что вы хотите сделать со мною? Вы хотите просить. — она говорила мне. — вы хотите просить Зинаиду Никаноровну, чтоб она отдала меня вам! Миленький, пожалуйста, не просите! Вы убьете меня, миленький, если вовсе возьмете меня к себе! Я, миленький, всегда готова с удовольствием делать с вами все, что только хотите. — и без ананасов, с удовольствием, миленький, потому что я очень полюбила вас, миленький. — только вы убьете меня, миленький, если станете просить ее, чтоб она отдала меня вам. — потому что она отдаст, — отдаст, — ох, отдаст! — А я ни за что не хочу жить с вами, миленький. — только не просите меня у нее, тогда и без ананасов, миленький, я так полюблю вас, что никому, кроме вас, не дам и дотронуться до себя; если вам это не нравится! — Ей-богу, никому. — и Феде не дам даже и пощупать меня, не то чтобы другое что, неприятное для вас. — а вас, пожалуй, и в бане буду мыть, и хоть середи самого сна будите меня, буду просыпаться для вас!» — Целый дождь слез лился мне на лицо, а тискала она меня изо всей силы, так, что иной раз трудно было перевести дух. — Непонятная связь мыслей, но общий смысл ясен: она не хочет быть моею любовницею.

Я обнял ее и стал успокоивать, велев кучеру ехать шагом: видно, что разговор пойдет интимный, который надобно кончить подальше от ушей Зинаиды Никаноровны: нет, не для ананасов она ждала меня на две версты перед домом! — «Не плачьте, Настенька, я не буду просить Зинаиду Никаноровну. — не бойтесь, я не хочу ничего такого, на что не согласна вы сама». — Она понемножку уверилась и успокоилась.

— Вы совсем перестали бояться, что я буду просить вас себе у Зинаиды Никаноровны? — Да, да, совсем перестала бояться. — она прыгала в коляске, так что мне надо было держать ее, чтоб она не вывалилась; она хлопала в ладоши и накидывалась на меня целоваться. — Хорошо, Настенька; но скажите же мне, я не могу понять: почему вы не хотите, чтоб я выпросил вас себе у Зинаиды Никаноровны, когда вы так рады любить меня даже без ананасов? Да усядьтесь, а то упадете. — я усадил ее, поднял корзиночку, поставил ей на колени, чтоб ей нельзя вспрыгнуть. — Берите ананас, кушайте и растолкуйте, почему мне не просить вас себе у Зинаиды Никаноровны?

Она схватила ананас: — Самая важная причина, душенька, она откусила: — самая важная; без самой важной. — она зачавкала, — причины я ничему на свете не была бы так рада, как тому, что вы выпросили меня себе, — она опять почавкала. — душенька моя, потому что я уже ужасно полюбила вас.

Кусая, чавкая, кусая и чавкая, она объяснила мне «важную причину». - причина действительно важная; — как ни суди, как ни огорчайся, а нельзя не признаться: умница моя куколка, очень благоразумная куколка.

Зинаида Никаноровна очень любит ее; Зинаида Никаноровна давно говорит ей, что она еще глупа, надобно ей быть умнее; но Зинаида Никаноровна только так называет ее глупою. — а сама ж говорит и то, что она хоть и глупа, но все же не такая глупая, чтоб нельзя было уж и положиться на нее, что она будет становиться умнее. Она и теперь уж довольно умная, и сама Зинаида Никаноровна видит это. Да, разумеется, видит. — а то не стала бы думать, что можно будет отпустить ее жить своим умом, не стала бы думать и обещать, потому что любит ее. А Зинаида Никаноровна обещала ей: вот, со дня на день Зинаида Никаноровна ждет Ивана Кириллыча. — Иван Кириллыч брат Петра Кириллыча, только не такой: Петр Кириллыч дурак и только умеет бездельничать, да воровать головы сахара, да выпрашивать деньги. — вчера он выпросил у Зинаиды Никаноровны пятнадцать рублей, — ах, какая добрая эта Зинаида Никаноровна! — Вовсе и не нужно бы давать: пусть не крадет, урок бы ему. — но Иван Кириллыч не такой: он умный и сколько получает! — Он дослужился до полковника и командовал полком, — и сколько он получал! — А теперь он будет полицеймейстером — где-то, бог знает где-то, не вспомнишь, только в самом большом и хорошем городе, — там и хлебом торгуют, и ужасно богатые там купцы! — И он будет получать много, много ужас сколько! — И он теперь в Петербурге по этим хлопотам, и уж определен, и скоро выедет на свою должность. — и заедет в Симбирск, там у него мать. — чтобы она посмотрела на него, порадовалась, и оттуда проедет к Зинаиде Никаноровне. — непременно, он обещался, и Зинаида Никаноровна не пропустит его, пошлет Петра Кириллыча в Симбирск взять его, привезти, если б он сам стал забывать, что обещался приехать и к брату. — да и не забудет сам! — Он переписывается с Зинаидою Никаноровною и ужасно любит ее! И Зинаида Никаноровна обещалась ей отдать ее ему: он возьмет, непременно! Зинаида Никаноровна говорит: «Он возьмет тебя, Настя, я устрою это». - говорит Зинаида Никаноровна. И как хорошо говорит ей Зинаида Никаноровна! — «Я и не подумала бы, Настя, что надобно устроить это, потому что ты еще слишком глупа — но такой хороший случай, Настя: нельзя пропустить». - и все говорит, как надобно быть умною… Настя стала рассказывать мне, как надобно ей быть умною…

Она понимает очень удовлетворительно. Я не мог не успокоиваться за ее будущность, слушая, как прекрасно понимает она. Конечно, нельзя надеяться, чтобы на первое время не делала она ошибок. Но первое время проведет она под глазами Зинаиды Никаноровны; — Зинаида Никаноровна будет тогда внимательно надзирать за нею, не пропустит без замечания ни одной ошибки, вроде болтанья ногами кому-нибудь постороннему, — и Настя, умница, скоро приучится заголять ноги осмотрительнее. Я убежден, полицеймейстер не увидит никаких ошибок, — а если б и случилось ему заметить и рассердиться, при Зинаиде Никаноровне не возникнет серьезного недоразумения… А через какой-нибудь месяц можно будет и отпустить его с Настею, Настя же будет уметь совершенно избегать ошибок: умная девушка очень скоро отвыкнет от легкомыслия. — а Настя умница.

Так смеюсь я теперь; но тогда мне было грустно за Настю… Я даже стал говорить ей, что Зинаида Никаноровна любит ее, конечно, но дурная женщина и много учит дурному.

С минуту Настя слушала, вытаращив глазенки. Потом расхохоталась: — Ах, душенька, какую глупость вы говорите!

В самом деле, глупость. Прожив со мною полгода, Настя могла бы, вероятно, без смеха слышать, что плутовать нехорошо, что люди, которые учат плутовать, — нехорошие люди. Начинать внушать ей такие дикие для нее понятия на второй день знакомства было слишком рано. И слишком поздно, когда узнано, какое счастье обещано ей Зинаидою Никаноровною. Следовало бы понять это к не начинать. Я и понимал. — а все-таки не только начал, но, даже и после основательного ее замечания, продолжал… Задушевный, неумолкаемый, неудержимый хохот ее скоро парализовал мой язык. Победоносная Настя с искренним сожалением сказала: «Душенька, если вы будете думать так смешно, вы будете самый несчастный человек». - развалилась, откинувшись на спинку коляски, разинула рот как можно шире, запихала в него, напирая обеими руками, ананас как можно больше, разложила руки вдоль боков и осталась так, с раскоряченною мордочкою, с торчащим из нее ананасом. Есть больше было, должно быть, приторно, а выпустить сласть изо рту было жаль; а, главное, очень нравилось, что удалось разодрать рот так широко: удовольствие удивительным успехом светилось в глазах. — Бедная победоносная Настя! Она не знала, скольких ананасов лишила себя своим простодушным справедливым смехом! А во мне, хоть и омраченном благородною скорбью о падении моего умного плана, уже зрела мысль, что когда так, это мой последний визит к ней. Она красива, это правда, но в нашем селе найдутся десятки куколок, не уступающих ей ни в чем, ни даже в бесстыдстве, если оно нужно. Теперь я уже приехал к ней, и пусть не пропадает вечер. Но больше не видеть тебе меня, милая куколка: двадцать верст, большой расход и хуже всего мерзкая Зинаида Никаноровна. Буду находить свое ближе, дешевле и без неприятного общества…