— Да, — изрек режиссер. — Эвклид в своих знаменитых «Началах» говорит об этом буквально вот что: «При некоторых необычных и весьма таинственных обстоятельствах отдельные четные числа ведут себя как нечетные». Я считаю, что мы стоим именно перед лицом таких таинственных обстоятельств.
— Стало быть, Ружена, вы согласны с тем, чтобы мы считали этот шестой час нечетным?
Ружена молчала.
— Ты согласна? — склонился к ней оператор.
— Барышня молчит, — сказал помощник режиссера, — выходит, мы должны решить, считать ли ее молчание знаком согласия или отрицания.
— Проголосуем, — сказал режиссер.
— Правильно, — сказал его помощник. — Кто считает, что Ружена согласна с тем, что шесть в данном случае число нечетное? Камила! Ты голосуешь первая!
— Думаю, что Ружена с этим безусловно согласна! — сказала Камила.
— А ты что, режиссер?
— Я убежден, — сказал режиссер своим мягким голосом, — что барышня Ружена будет считать шесть нечетным числом.
— Оператор слишком заинтересован, поэтому воздерживается от голосования. Я голосую «за», — сказал помощник режиссера. — Таким образом, тремя голосами мы решили, что молчание Ружены означает ее согласие. Из этого следует, что ты, пан оператор, должен не мешкая снова взяться за дело… Оператор, склонившись к Ружене, обнял ее таким манером, что опять коснулся ее груди. Ружена оттолкнула его куда резче прежнего и крикнула:
— Убери свои грязные лапы!
— Ружена, разве он виноват, что вы ему так нравитесь. Мы все были в таком прекрасном настроении… — обронила Камила.
Еще за минуту до этого Ружена была абсолютно пассивна и покорялась ходу вещей — будь что будет, — словно хотела распознать свою судьбу по случайностям, происходившим с ней. Она позволила бы подчинить себя, совратить или подбить на что угодно, лишь бы только это означало выход из тупика, в котором она очутилась.
Однако случайность, к которой Ружена просительно обращала взор, неожиданно оказалась враждебной к ней, и она, униженная перед соперницей и всеми осмеянная, осознала, что у нее лишь единственная надежная опора, единственное утешение и спасение — плод во чреве своем. Вся ее душа (вновь и вновь!) опускалась вниз, вовнутрь, в глубины тела, и она утверждалась в мысли, что с тем, кто спокойно расцветает в ней, она никогда не посмеет разъединиться. В нем — ее тайный козырь, который возносит ее высоко над их смехом и грязными руками. Ей ужасно хотелось сказать им, выкрикнуть им это в лицо, отомстить им за их насмешки, а ей — за ее снисходительную любезность.
Только бы сохранить спокойствие, говорила она себе, опуская руку в сумку за тюбиком. Она вынула его, но тут же почувствовала, как чья–то рука крепко сжала ее запястье.
18
Никто не заметил, как он подошел. Он вдруг оказался здесь, и Ружена, повернув к нему голову, увидела его улыбку.
Он все еще держал ее за руку; она чувствовала тиски его пальцев и подчинилась ему: тюбик упал обратно на дно сумки.
— Уважаемые, позвольте мне присоединиться к вам. Меня зовут Бертлеф.
Никто из присутствующих мужчин не испытал восторга от прихода незваного господина, никто не представился ему, а Ружена была не столь искушенной в светских манерах, чтобы суметь представить его другим.
— Вижу, что мое появление несколько испортило вам настроение, — сказал Бертлеф; он принес стоявший поодаль стул, поставил его на свободное место во главе стола и таким образом оказался напротив всей компании; справа от него сидела Ружена. — Извините меня, — продолжал он. — У меня уж такая странная привычка — я не прихожу, а предстаю взору.
— В таком случае разрешите нам, — сказал помощник режиссера, — считать вас всего лишь привидением и не уделять вам внимания.
— С удовольствием разрешаю вам, — сказал Бертлеф с изящным поклоном. Однако боюсь, что при всем моем желании вам это не удастся.
Он оглянулся на освещенную дверь распивочной и похлопал в ладоши.
— Кто, собственно, вас сюда приглашал, шеф? — сказал оператор.
— Вы хотите дать мне понять, что я здесь нежелателен? Мы могли бы с Руженой тотчас уйти, но привычка есть привычка. Я всегда под вечер сажусь за этот стол и пью здесь вино. — Он посмотрел на этикетку стоявшей на столе бутылки. — Разумеется, получше того, что вы пьете сейчас.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Хотелось бы знать, где в этом кабаке можно найти что–нибудь получше, — сказал помощник режиссера.
— Сдается мне, шеф, что вы слишком выпендриваетесь, — добавил оператор, желая высмеять незваного гостя. — В определенном возрасте, конечно, человеку ничего не остается, как выпендриваться.
— Ошибаетесь, — сказал Бертлеф, как бы пропуская мимо ушей оскорбительную реплику оператора, — в этом трактире спрятаны вина получше, чем в иных самых дорогих отелях.
В эту минуту он уже протягивал руку трактирщику, который до сих пор здесь почти не показывался, но теперь кланялся Бертлефу и спрашивал:
— Мне накрыть на всех?
— Разумеется, — ответил Бертлеф и обратился к остальным: — Дамы и господа, приглашаю вас отведать со мной вина, вкус которого я уже не раз здесь испробовал и нашел его великолепным. Вы согласны?
Никто не ответил Бертлефу, а трактирщик сказал:
— В отношении блюд и напитков могу посоветовать уважаемому обществу полностью положиться на пана Бертлефа.
— Друг мой, — сказал Бертлеф трактирщику, — принесите две бутылки и большое блюдо с сырами. — Потом он снова обратился к присутствующим: — Ваше смущение напрасно. Друзья Ружены — мои друзья.
Из распивочной прибежал мальчик лет двенадцати, принес поднос с рюмками, тарелками и скатеркой. Поставил поднос на соседний столик и, перегибаясь через плечи гостей, стал собирать недопитые бокалы. Вместе с полупустой бутылкой перенес их на тот же столик, куда прежде поставил поднос, и салфеткой принялся старательно обметать явно нечистый стол, чтобы застелить его белоснежной скатертью. Затем, снова собрав с соседнего столика недопитые бокалы, хотел было расставить их перед гостями.
— Старые рюмки и бутылку с недопитой бурдой на стол не ставьте, сказал Бертлеф мальчику. — Отец принесет вино получше.
Оператор возразил:
— Шеф, не могли бы вы оказать нам любезность и разрешить нам пить то, что мы хотим?
— Как вам угодно, господа, — сказал Бертлеф. — Я против того, чтобы навязывать людям счастье. Каждый имеет право на свое скверное вино, на свою глупость и на свою грязь под ногтями. Знаете что, юноша, поставьте перед каждым гостем его прежнюю рюмку и чистый пустой бокал. Мои гости вольны будут выбрать между вином, взращенным туманами, и вином, рожденным солнцем.
И в самом деле, перед каждым гостем сразу же оказались по две рюмки, одна пустая, другая с недопитым вином. К столу подошел трактирщик с двумя бутылками, одну из них он зажал между колен и мощным рывком вытащил пробку. Затем немного вина налил в бокал Бертлефа. Бертлеф поднес бокал ко рту, попробовал и обратился к трактирщику:
— Отличное. Урожая двадцать третьего года?
— Двадцать второго, — сказал трактирщик.
— Наливайте, — сказал Бертлеф, и трактирщик, обойдя с бутылкой стол, наполнил все пустые бокалы.
Бертлеф поднял бокал:
— Друзья мои, отведайте этого вина. У него вкус прошлого. Отведайте его, и пусть вам покажется, будто вы высасываете из длинной мозговой кости одно давно забытое лето. Я хотел бы с помощью тоста соединить прошлое с настоящим, и солнце двадцать второго года с солнцем этой минуты. И солнце это — Ружена, простая девушка, даже не ведающая, что она королева. Она сияет на фоне этого курорта, словно драгоценный камень на платье нищего. Она здесь словно луна на блеклом дневном небосводе. Она здесь словно бабочка, порхающая на снегу.
Оператор с трудом заставил себя рассмеяться:
— Не перехлестываете ли вы, шеф?
— Нет, не перехлестываю, — сказал Бертлеф и повернулся к оператору. Это кажется только вам, потому что вы всегда живете ниже уровня всего сущего, вы горькая трава, вы антропоморфный уксус! Вы полны кислот, которые булькают в вас, точно в сосуде алхимика! Вы отдали бы жизнь за то, чтобы обнаружить вокруг себя мерзость, какую носите внутри себя! Только так вы можете ненадолго почувствовать какое–то согласие между собой и миром. Ибо мир, который прекрасен, страшен для вас, он мучит вас и постоянно исторгает вас из своей среды. До чего невыносимо: грязь под ногтями и красивая женщина рядом! А потому сначала надо облить женщину грязью, а уж потом радоваться ее присутствию. Это так, господа! Я рад, что вы прячете руки под стол, вероятно, я был прав, когда говорил о ваших ногтях.