Потом он краем глаза поймал циферблат часов на стене напротив. Осторожно высвободился из объятий засыпающей женщины, босиком прошлепал на кухню и как был голышом сварил себе кофе. Кофейный запах отрезвил его; он снова обрел способность к иронии, снова стал собой.
Ну почему, по какому закону природы саага вечно тянет к сарнам?!
Без пяти минут шесть она выскользнула из его квартиры – растерянная, с блуждающей улыбкой на тонких губах. Она шла в театр, размяться, поработать перед репетицией – так он ей велел; выйдя на балкон, он следил за ней, пока она не скрылась за углом. Потом вернулся в комнату и позвонил Павле.
* * *
…Еще минут пять он ждал, что она продолжит – но Павла молчала, мерзла, натягивая на колени просторный свитер, и Раман понял, что это все. Рассказ окончен.
Глядя на Павлу, он тоже потихоньку мерз. На веранде висел холод от этих ее слов; Раман отдавал себе отчет, что о чем-то подобном он задумывался и раньше. Теперь задумываться поздно – за Павлиной спиной молча стоят факты. Голые – и чудовищные в своей наготе. Выставка уродцев.
– Эта вещь называется самострелом, – сказала Павла, глядя в сторону, в сад. – Они берут промышленную взрывчатку и изготавливают оружие, убивающее на расстоянии. Тритан… – она запнулась, – Тритан говорит, что возможно изготовление оружия массового, убивающего всех живых в радиусе сто метров…
– Павла… что, приятнее умирать тихо и мирно, во сне?
Она дернулась:
– Не преувеличивайте… У вас мания преследования. Лично мне нравится город, где по улицам не бродят маньяки; лично мне нравится, что Триглавец способен дотянуться до любой сволочи. Мне-то что, я законов не нарушала…
Раман не поверил своим ушам:
– И это говорите вы, которую собирались убить вот уже дважды?!
– Но меня же не убили! – голос ее сорвался. – Они паниковали, они же просто люди, они слишком хорошо знают, что такое…
Она замолчала, напряженно глядя мимо Рамана расширившимися черными зрачками. Что-то такое она видела в тот вечер, там, на помятой лужайке; там, где искореженные кусты и чисто вымытая дорожка произвели на визитера-Рамана гнетущее впечатление. Как будто над ними висел, не даваясь ветру, запах. Очень скверный запах. Очень страшный.
– Павла, ты теперь и будешь так жить? Под домашним арестом?
– Знаете что, – сказала она деловито, и ему показалось, что сейчас последует оскорбление. – Знаете что, а не ввести ли вам в спектакль… егеря. Вроде как образ судьбы… как в старом театре. Чтобы он ходил. И все пусть ждут, что он вмешается – а он… так до конца, просто наблюдатель…
У калитки почти бесшумно остановилась машина.
– Тогда спектакль получится про другое, – сказал он удивленно. – То есть не совсем про другое, но…
– Тритан приехал, – сообщила Павла безо всякого выражения.
Тодин шел, отводя с дороги ветки с зелеными яблоками; Раман подобрался. Со дна памяти явилось воспоминание о гибком хлысте в опущенной черной руке. И это при том, что идущий улыбался – приветливо и широко. Искренне. Патологически естественно, как говаривала старая гримерша о начинающем актере Алерише…
Тоже мне, вершитель судеб. Убийца задолбанный. Лицемер.
– Привет, Павла, привет, Раман, вы, я вижу, уже обо всем переговорили, может быть, поужинаем вместе? Раман, как?
Кович демонстративно посмотрел на часы:
– У меня в восемь репетиция… Сожалею.
И поднялся; а зачем он, собственно, приезжал? Чтобы выслушать рассказ Павлы о вспоротых животах и переломанных шеях, чтобы дать себя убедить, что вот, мол, как плохо жить без Пещеры?!
Зачем ему, одинокому саагу Ковичу, зачем ему так нужен призрак понимания и поддержки? Разве творцу не пристало быть одиноким?..
Вот для чего он приезжал. Чтобы допустить, наконец, в свое сознание картину мира, в котором над каждым, и над ним, Ковичем, висит тень егеря, который запросто дотянется хлыстом до любого. До кого угодно. Хоть до Администратора, хоть до театрального режиссера.
– Раман, а можно было бы посмотреть репетицию? Не сегодня, конечно, но Павла очень хочет посмотреть.
Тритан стоял на ступеньках веранды, ветка яблони фамильярно лежала у него на плече. Надо же, «Павла хочет посмотреть»…
Раман растянул губы:
– Вы знаете, я поклялся ребятам, что до премьеры на репетициях никого не будет, кроме исполнителей и цехов. Ни живой души; недавно вышел скандал из-за того, что одна самоуверенная девица пролезла в зал, поглядеть, так, знаете, пришлось наказать, и очень серьезно…
Он говорил и смотрел на Павлу; Павла избегала его взгляда. Может быть оттого, что слишком близко стоял Тритан.
– Значит, нельзя? – уточнил Тритан все с той же широкой улыбкой.
Раман растянул губы шире и покачал головой. Или, мелькнула у него злая мысль, пригласить господина Тодина по совместительству на роль егеря? Пусть ходит со знанием дела, со знанием, так сказать, изнутри?
Эта мысль, вероятно, отразилась у него на лице; зеленые глаза Тритана вдруг посерьезнели:
– Кстати, Раман… Как себя чувствует этот парень, тот, что выбросился из окна?
Черт, подумал Раман, холодея.
Дело было даже не в том, что он не знал, как чувствует себя Валь. Скорее всего никак не чувствует. Лежит, парализованный, как бревно, но еще не умер; о смерти Валя ему бы точно сообщили…
Дело было в том, что Павла напряглась. Вопросительно посмотрела не на Рамана – на мужа.
– Вы нашли ему замену, Раман?
– Нашел, – отозвался он медленно.
– Признайтесь, Раман, – Тодин осторожно убрал яблочную ветку со своего плеча, – вы донимали их Пещерой? Мыслями, образами, анализом? У меня были такие пациенты – самоубийство тут вовсе не редкость, поверьте. Стальные нервы вроде ваших – исключение, а не правило; не стоит продолжать в том же духе, Раман. А то придется делать еще не одну замену… не напасетесь исполнителей.
– Какой парень? – спросила наконец Павла.
– Несчастный случай, – сказал Раман сквозь зубы. И, дернувшись, снова посмотрел на часы:
– Мне пора.
– Раман, а хотите, я вас отвезу?
Тритан по-прежнему стоял на ступеньках веранды, и у него был к Ковичу разговор. Не предназначенный для Павлиных ушей, и потому особенно Раману неприятный.
Впрочем, разве он трус?
– Спасибо, – сказал он с достоинством. – С удовольствием… Я не люблю опаздывать.
– Режиссер на репетицию не опаздывает, – сообщил Тритан серьезно, – режиссер задерживается… Павла, я буду через полчаса.
Быстро же ты рассчитываешь обернуться, думал Кович, пробираясь назад по кирпичной тропинке, вымытой так чисто, что челюсти сводило. Песком они ее драили? Стиральным порошком? Что же там было такое, если тусклый кирпич отмыт до такого блеска?!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});