Читать интересную книгу Чужого поля ягодка - Карри

И тут понял: всё — Миль… он не мог додумать, не решался… И взвыл:

— Не смей!!..

…Он плохо помнил, сколько просидел во мраке, минуту или час, и что делал… Саднило горло, ныли разбитые руки, и припомнилось смутно, что орал, рычал и вслепую драл размокшую траву и мочалил какие-то стволы… Но темнота понемногу рассеялась, серенький день снова замаячил перед глазами, и Бен смог встать. Поправил съехавший рюкзак, подтянул ремни. Подставил колким струям лицо и руки… Он знал теперь, что всё обошлось, что она жива, и, хотя ей и плохо, но держится…. Ну, а раз они оба с нею живы — надо пошевеливаться.

Потянувшись вдаль, легко нашарил и Миль, и того, кто нёс её. Мельком удивился этой лёгкости, о коей тут же забыл — надо было поддержать и свою окаянную жёнушку, и её «транспорт», насчёт которого у Бена имелись самые неприятные подозрения. Установив прочную связь с обоими, Бен подцепил «транспорт» ментодиктатом и потянул его к себе…

Как бы ему этого ни хотелось, он так и не размазал по лесу посмевшего возжелать его девочку четырёхрукого красноглазого верзилу. Потому хотя бы, что прежде тот спас её и, пусть и в пределах своего дикого понимания, но ведь как-то заботился о ней…

А вот Миль, отлипнув, наконец, от перепачканной рваной майки, мокро обтянувшей мужнину грудь, вместе с энергией преисполнилась явно недобрых намерений. И по-прежнему стоявший на коленях ман эти намерения чувствовал так же ясно, как почувствовал бы острый нож у своего горла. Но не вступал в беседу, не просил ни о чём — только, сонно моргая, отрешённо смотрел куда-то в сторону сквозь слипшиеся пряди чёрных волос, по которым бесконечно стекала вода, и в усталых глазах читалась спокойная готовность принять любое решение.

Не обращая внимания на свою наготу, Миль повернулась к мутанту и попыталась поймать его взгляд, но красные глаза, хотя и находились на одном уровне с её лицом, неуловимо ускользали… «Нетушки, никуда ты теперь не денешься…» — усмехнулась про себя Миль, и спросила:

«Что, думаешь, на этот-то раз я убью тебя? Ну уж нет. Ты ещё долго будешь вычёсывать блох, сидя у огня в своей каменной берлоге, — он перевёл на неё рассеянный взгляд… Миль вкрадчиво продолжила: — Вот только сходишь в ваш общий дом и кое-что передашь от меня каждому ману… включая детёнышей…» — ман дёрнулся — теперь он готов был молить… Однако укололся взглядом о зелёные льдинки её глаз, обмяк, ссутулился… покорно дождался окончания процедуры. Потом кивнул, медленно встал, развернулся и нехотя поплёлся назад, петляя меж стволов…

Бен озадаченно посмотрел вслед широкоплечей махине, неслышно растворявшейся за частой сеткой неутомимо шелестящего ливня. Он не слышал ни слова из того, что сказала ману Миль, заметил только несколько её непонятных жестов, быстро рассёкших разлинованный дождём воздух, и ощутил движение энергии, взвихрившейся вокруг мутанта и Миль.

— Слушай, ну ты и учудила. Нашла чему научиться — умирать. Чуть не укокошила и себя, и меня… А ведь обещала же, — укорил он, стаскивая с себя настырно липнущую к телу в меру драную майку. Осторожно, чтобы не порвать совсем, отжал одёжку и натянул на жену, ранясь душою об её худобу; всё лучше, чем ничего, так как надевать забытую маном шкуру она отказалась наотрез. Несмотря даже на то, что, подпитавшись, первым делом лично извела всех имевшихся и на себе, и на этой шкуре блох… А заодно и вообще всякую насекомую мелочь поблизости. Так что ман ушёл восвояси вполне облагодетельствованный.

«Ну прости… — опять прижалась она и содрогнулась: — Просто это было так противно, что, на этот раз, сдохнуть оказалось куда легче… — и, вовремя спохватившись, не стала пояснять, дабы не напугать его: вместе со столь полезным навыком она обрела, наконец, и свободу — свободу умереть когда угодно… — Я, знаешь ли, и убивать научилась — да сил не хватало прикончить его там же, на месте…»

— А что ты с ним сделала? — спросил он, поднимая и отряхивая шкуру. Посомневался и принялся наматывать мутантское имущество на свой голый торс. А куда деваться — другой-то одежды он, собирая рюкзак, в спешке прихватить не догадался.

«Понимаешь, какое упущение… В природе не существует справедливости — только та, которую люди создают друг для друга. Так меня учили. Вот я и подарила им, — кивнула она в сторону ушедшего мана, — справедливость. Ну, как я её понимаю».

— А как ты её понимаешь? — уточнил он, закидывая на спину рюкзак и подавая жене руку, за которую она тотчас уцепилась.

«Всё просто: как только Яхи доберётся до своих сородичей, маны навсегда избавятся от дурной привычки красть женщин и принуждать их рожать им детей. Пусть выживают за счёт собственных».

— А… Ну, тогда Десанту можно больше о манах не беспокоиться. В течение одного — двух поколений благополучно вымрут… А то и раньше.

Миль пожала плечом:

«Полагаешь, было бы милосерднее просто умертвить всех разом?»

«Я полагаю, что зря он позарился на мою жену…»

«Это да… Никогда не обижай ведьму…»

Как они добирались до флайера — целая маленькая эпопея, мокрая, грязная и нудная, длившаяся куда больше тех нескольких часов, в которые уложился Бен на пути «туда». Обратно шли неспешно — а куда было спешить, тем более, что у Миль не имелось обуви, а всяких импровизаций, что несколько раз из подручных материалов сооружал для неё Бен, хватало ненадолго. В конце концов, он предпочёл привычно посадить её на плечо — и опять посетовал про себя, насколько легче стала Миль с той беззаботной поры, когда они оба гуляли по городским улицам… Того и гляди, ветром унесёт…

А на её возражения, продиктованные муками совести, отрезал:

— Не воображай, что весишь тонну, худышка. Сиди спокойно. И займись делом — тебе оттуда должно быть лучше видно дорогу.

И не уточнил, что он имел в виду под «дорогой»… Не это же болотистое недоразумение, что сейчас под ногами? Но Миль добросовестно отрабатывала проезд — всматривалась в местность, вслушивалась в лесные звуки, коих, кроме бесконечно-нудного шелеста дождя, осталось немного: пропали куда-то птицы и мелкие зверьки, крупные — кто залёг в спячку в надёжных сухих норах, кто откочевал в менее утопшие области. Из оставшейся в родных местах живности большинство само искало, кого бы слопать, а потому шуметь особо не собиралось. Вот и стоял лес без привычного стрёкота, гомона, щебета. Только дождь шумел высоко в кронах, да почва под ногами чавкала. Даже бродячий кустарник, перебравшись на высокие, не столь сырые участки, свернул свои пятнистые листочки в тугие почки, прижал ветки к стволам и более не приставал к прохожим…

И всё же лес жил. Миль, как бы ни тянуло её то к одному мощному стволу, то к другому, оказавшись на земле, благоразумно шла только там, где прошёл Бен, и не смела отбиваться в сторону… А чтобы легче было сохранять благоразумие, вскоре и вовсе ограничила своё менто контактом с мужем. Но вскоре определённо почуяла неладное — кроме менто, есть ведь ещё древнее, присущее многим, ощущение чужого взгляда в спину, острый неуют оттого, что тебя тайком разглядывают, например, через глазок оптического прицела… От этого жадного, ощупывающего взгляда мужнино плечо, только что бывшее таким удобным, сразу потеряло в комфортности — теперь Миль чувствовала себя выставленной голышом на витрине… Ещё приходило на ум сравнение с вознесённым над окрестностями огородным чучелом: «Высоко сижу, далеко гляжу… в ветхом неглижу». Заодно с неловкостью в груди затлело нечто опасно-многообещающее, ещё не имеющее адресата… кончики пальцев немедленно украсились голубым сиянием.

Естественно, блок за ненадобностью был отброшен…

Однако давящее ощущение чужого взгляда пропало раньше, чем удалось разобраться, был он или померещился. То есть какие-то живые существа в округе болтались — но достаточно далеко и недостаточно большие, чтобы из-за них беспокоиться. Путь был свободен, так что оба прибавили шагу. Миль против воли то и дело нетерпеливо высовывалась вперёд, Бен её окорачивал, она вроде подчинялась… А вскоре ему снова приходилось призывать её к осторожности: атмосфера всё ещё была перенасыщена электричеством, которое поглощалось их телами, пополняя энергозапас, опьяняя обоих… Силы прибывали, Миль крепла час от часу, вокруг неё уже тоже наблюдались проскакивающие в воздухе голубые искорки, значит, и у неё появились некие излишки. Размокшая почва, раскисшие травы, постоянно льющаяся сверху довольно прохладная вода — всё это перестало беспокоить, подумаешь, мелочи какие! Миль бодро шлёпала по лужам наравне с Беном, и драная майка на ней парила, так и посягая высохнуть всякий раз, как дождик чуть утихал…

Для очистки совести Бен дважды предлагал сделать привал — хотя бы для перекусона, но предлагал неуверенно, потому что и сам не испытывал необходимости ни в еде, ни в отдыхе. Миль только отмахивалась.