Читать интересную книгу Диомед, сын Тидея - Андрей Валентинов

Честный обмен. Как говорят в Тире, баш на баш. Его баш – открытые ворота городов, к которым подступает мое войско, серебро, на которое я это войско содержу. Мой баш – царская жизнь несчастных, бедных, горемычных торговцев из Баб-Или, безнаказанная, беспошлинная. И – кровь. Много крови!

Не лезет в горло пиво! Думал ли я три года назад, что стану поить кровью этого жирного паука?

Но разве я сам – не паук?

– Но глупому, ничего в державных делах не понимающему Исин-Мардуку почему-то кажется, что мудрый ванакт Диомед (да продлят боги его дни!) говорит не о самом главном. Городом больше, городом меньше в его державе, какая разница? Уверен, что могучий Диомед-воитель победит и на этот раз, но... Но славный своим разумом ванакт, конечно же, понимает, что державу строят не только мечом. Ну, например... У ванакта Диомеда много союзников, без них он мало чего смог бы достичь. Все эти фракийцы, шардана, туски... А теперь еще и дарданы, кажется? Что они будут делать, когда кончится война? Вэй, да разве они перестанут грабить, убивать, насиловать? Разве война с ними вообще когда-нибудь прекратится?

Хитрые глазки уже не прятались за черепашьими веками – в упор смотрели. Так, наверное, смотрела прабабушка моя, Горгона Медуза. Персею легче было, он мог в щит свой глядеть, глаза отводить...

– Однако мудрый ванакт Диомед знает и другое – все эти варвары жадны и глупы. А глупые, увы, часто сердят богов. Сейчас жадные глупцы хотят покорить одну очень большую страну. Мне кажется, что великий ванакт не очень жаждет с этой страной воевать...

Я затаил дыхание. Кеми! Черная Земля!

– Так пусть не спешит великий ванакт воевать! Пусть идут сами! Сами! Если они победят – хорошо. А если нет... Если нет, то у славного ванакта Диомеда будет на нескольких буйных союзников меньше! Великий ванакт, конечно, посыплет голову пеплом, узнав, что его друзья не вернулись из этого глупого похода, но что поделать? Воля богов, с нею не поспоришь!

Закрылись глаза Медузы, вновь за веки набухшие спрятались. Сидит передо мною жалкий несчастный старичок, смешной старичок с крашеной бородой...

А как орали все эти туски-шардана, как чубами трясли, как усы топорщили! Веди нас, мол, Дамед-ванака, на Кеми, веди, не то сами пойдем... И ведь пойдут!

Неужели мудрость так омерзительна?

– Глупый и невежливый Исин-Мардук, кажется, утомил своего могущественного гостя. О горе, горе бедному Исин-Мардуку! Разве захочет великий, величайший, ванакт Диомед, покоритель Азии, выслушать еще один глупый совет ничтожного вздорного купчишки? Очень глупый совет! Даже не совет, просто... Просто ничего не знающему Исин-Мардуку кажется, что ванакт Дамед слишком хорошо думает о людях. Увы, увы! Люди, к сожалению, даже хуже, чем мы оба можем себе вообразить. Разве понимают они доброту? Разве понимают они милосердие? Увы, люди понимают лишь железный посох, верят лишь в тяжесть ярма, которое лежит на их плечах. Города сдаются славному ванакту Дамеду, но что в душах этих людей? Верность? Любовь? Будь добрый и доверчивый Исин-Мардук моложе, он бы охотно поверил этому... Дошло до меня, что и Аскалон (не сразу! не сразу!) тоже захочет открыть ворота непобедимому войску ванакта Диомеда. Но мало ли что захотят эти неразумные аскалонцы? Ворота! Кому нужны их ворота?..

Не спешит старичок, в миске с полбой вареной ковыряется. Прилипает полба к бороде, к смешным колечкам-завиткам прилипает...

Интересно, а если бы Персей с Медузой сговорился, кто бы сейчас миром правил?

* * *

Дорогой Миносов...

Невидимой дорогой по винноцветной волне Зеленого моря. Вечной дорогой, которой нет конца.

Черный борт «Калидона», белый парус с золотым ликом Гелиоса над головой, теплые брызги от пенящих морскую плоть весел... Почему я боялся моря? Почему страшился ступить на дощатую твердь палубы?

Впрочем, не так. Моря боялся кто-то другой, мальчишка с Глубокой улицы, когда-то бежавший от страшной гидры. Кто-то другой, не я! Не я, нынешний, избороздивший это море, Великую Зелень, неровную податливую твердь, от критских утесов до финикийских гор, от зеленых склонов Киликии до ливийских песков. Нет дома у Дамеда-ванаки, у Дамеда-бога, наступившего подошвой истертой эмбаты на выю гордой Азии.

Нет?

Я вдохнул горячий терпкий воздух, смахнул со щеки каплю соленой морской крови...

Есть!

Вот он, мой дом, привычный борт верного «Калидона», вот он, мой дом, – бескрайняя Великая Зелень! Здесь нечего бояться, здесь незачем спешить. Летит «Калидон», пенят весла послушную воду, а слева и справа – разноцветные паруса критских пентеконтер, моих морских гетайров, не отстающих ни на шаг, ни на один взмах весла. Смеялся Идоменей Критянин, загорелый дочерна моряк, когда мы распивали с ним бурдюк самосского на рейде Феста. Смеялся, по плечу хлопал: «Что, уже не боишься моря, Диомед-курет?»

Не боюсь! Здесь нет измены, здесь все честно, и даже если рухнет под тобой неверная морская твердь, даже если ударит в лицо волна...

Не в спину – в лицо!

...Лазутчики бедняги Амфилоха не зря едят свой хлеб с пивом. Видел я таблички, убедился. Отрастил Суппилулиумас, ванакт хеттийский, глаза, все видит, обо всем знает!

Почему мне всегда казалось, что предают только чужие? Чужие точат бронзовые хеттийские кинжалы, чужие целят в печень аргивянского ванакта, чужие выдают его секреты врагу. Чужие – мерзкие человечишки в грязных хитонах с серебришком за поясом и золотыми перстнями на дрожащих от страха пальцах...

И не хочется думать, что предатели не они, предатели – лучшие друзья с веселой улыбкой на лице, надежные товарищи, крепко жмущие твою руку, искренние, верные...

Море честнее. Море не предает.

Лети, чернобокий «Калидон», раздувайся, белый парус с золотым ликом, пеньте, весла, морскую плоть! А впереди Ливия, пышущие жаром пески, но об этом не хочется вспоминать, хочется просто стоять у борта, вдыхать сквозь стиснутые зубы морскую соль...

Вечной дорогой, которой нет конца. Невидимой дорогой по винноцветной волне Зеленого моря.

Дорогой Миносов...

Иногда веришь людям с первого взгляда, с первого слова. Иногда присмотреться приходится (как к тому же малоизвестному Исин-Мардуку), подумать. А иногда сразу понимаешь – врет!

Все врет!

– О, благословенны будут боги, приведшие дорогого гостя под мой скромный кров! О, простелется морская вода драгоценным ковром, куда бы ни понес парус моего друга и брата ванакта Дамеда!..

Не понравился мне берег ливийский. И дворец, салом горелым пропахший, не понравился. И слуги, глаза прячущие, не понравились. А пуще всего не понравилась гора сальная – богоравный басилей ливийский Шабак бен Шабак.

– О, благословенна будь удача друга и брата моего, великого ванакта Дамеда, покорителя Азии...

Булькает гора сальная, пыхтит, чашу золотую к балкам потолочным черным тянет. Так тянет, так жилы на шее неохватной напрягает, что скорее помрешь, чем из его чаши выпьешь!

...А мы и не пьем. Еще на борту, как только показались на горизонте серые стены Бахарии Пустынной, нахмурился Мантос-старшой, покачал бородой черной. Не станем, сказал, Диомед-родич, вино ихнее пить, лучше уж крови их выпить! А пока свое вино возьмем, в свои чаши наливать станем...

А я и не спорил. А уж потом, как только Шабака-басилея узрел, как только он губами мокрыми моей щеки коснулся...

Бр-р-р-р!

– О, пошлют нам великие боги победу над супостатом нашим, Великим Домом Кеми Мернептахом Мериамоном, Владыкой Двух Царств, Носителем Двух Венцов! Да не будет ему ни жизни, ни здоровья, ни силы!

Врет! Все врет гора сальная – и когда в дружбе клянется, и когда ванакта Кеми проклинает. Врет!

А вокруг, за столом, среди плошек, салом чадящих, все такие же толстые, глаза прячущие... И девчонка – тоже толстенькая, щекастенькая, в переднике золотом, в браслетах, в диадеме с каменьями. Я бы и не приметил ее, богоравную царевну Уастис, сальной горы дочь единственную, – не до того! Но – вот притча! – все эти бурдюки, жиром залитые, на меня не смотрят (и Шабак-басилей не смотрит!), а девчонка взгляд не отводит. И такое что-то странное в ее глазах. Вроде бы ей меня... жалко?

– Да укрепят боги мышцу нашу, и вложат силу в десницу нашу, и даруют резвость коням нашим!..

Понял я уже – зря приехал. Все обещает мне Шабак-басилей, гора сальная, через каждое второе слово в верности-дружбе клянется...

Врет!

Покосился я на куретов – им тоже не по себе, чернобородым. Возле кресла моего фалангой сомкнулись, сгрудились. Вот-вот мечи выхватят... А горе сальной – хоть бы хны! А как у столов танцовщицы в бусах и браслетах забегали-задергались (тоже, поди, салом намазанные!), захрюкала от удовольствия гора, подмигивать мне стала, мол, выбирай, гость дорогой, богоравный, ту, на которой сала побольше!

Хмурятся гетайры, на девок сальных даже не смотрят, я на всякий случай расстояние глазами меряю до ближайшей двери (прорубимся, ежели что, не впервой), богоравные да почтенные мужи ливийские гогочут, танцовщиц прямо на столы опрокидывают...