— Ну как же! Орёл был! Помню!
И мы идём в его кабинет, и я начинаю свой рассказ, волнуясь ещё больше, потому что оказалось, что он меня помнит…
Это была та самая встреча с Ч., когда он подарил мне свой портрет с надписью: «Если быть — так быть лучшим». Он сказал, что я из той породы, «у которых билет дальнего следования». Он выслушал меня и сказал, что завтра же будет звонить начальнику Главсевморпути о моём проекте.
Глава двенадцатая
РОМАШКА
В двенадцатом часу ночи я простился с Ч. и вернулся к себе. Поздний час для гостей. Но меня ждал гость — правда, непрошенный, но всё-таки гость.
Портье сказал:
— К вам.
И навстречу мне поднялся Ромашка.
Нужно полагать, что он не только душой, но и телом приготовился к этому визиту, потому что таким роскошным я его ещё не видел. Он был в каком-то широком пальто стального цвета и в мягкой шляпе, которая не сидела, а стояла на его большом неправильной голове. От него пахло одеколоном.
— А, Ромашка! — сказал я весело. — Здравствуй, Сова!
Кажется, он был потрясён таким приветствием.
— А, да, Сова, — ответил он улыбаясь. — Я совсем забыл, что так меня называли в школе. Но удивительно, как ты помнишь эти школьные прозвища!
Он тоже старался говорить в непринуждённом духе.
— Я, брат, всё помню… Ты ко мне?
— Если ты не занят.
— Ничуть, — сказал я. — Абсолютно свободен.
В лифте он всё время внимательно смотрел на меня: как видно, прикидывал, не пьян ли я и, если пьян, какую выгоду можно извлечь из этого дела. Но я не был пьян — был выпит только один стакан вина за здоровье великого лётчика и моего старшего друга…
— Вот ты где живёшь, — заметил он, когда я вежливо предложил ему кресло. — Хороший номер.
— Ничего.
Я ждал, что сейчас он спросит, сколько я плачу за номер, но он не спросил.
— Вообще это хорошая гостиница, — сказал он, — не хуже «Метрополя».
— Пожалуй.
Он надеялся, что я первый начну разговор. Но я сидел, положив ногу на ногу, курил и с глубоким вниманием изучал «Правила для приезжающих», лежавшие под стеклом, которым был покрыт письменный стол. Тогда он вздохнул довольно откровенно и начал.
— Саня, нам нужно поговорить об очень многих вещах, — сказал он серьёзно. — И мы, кажется, достаточно культурные люди, чтобы обсудить и решить всё это мирным путём. Не так ли?
Очевидно, он ещё не забыл, как я однажды решил «всё это» не очень мирным путём. Но с каждым словом голос его становился твёрже.
— Я не знаю, какие непосредственные причины побудили Катю внезапно уехать из дому, но я вправе спросить: не связаны ли эти причины с твоим появлением?
— А ты бы спросил об этом у Кати, — отвечал я спокойно.
Он замолчал. У него запылали уши, а глаза вдруг стали бешеные, лоб разгладился. Я смотрел на него с интересом.
— Однако мне известно, — начал он снова немного сдавленным голосом, — что она уехала с тобою.
— Совершенно верно. Я даже помогал ей укладывать вещи.
— Так, — сказал он хрипло.
Один глаз у него теперь был почти закрыт, а другим он косил — довольно страшная картина. Таким я видел его впервые.
— Так, — снова повторил он.
— Да, так.
— Да.
Мы помолчали.
— Послушай, — начал он снова. — Мы с тобой не договорили тогда, на юбилее Кораблёва. Должен тебе сказать, что в общих чертах я знаю эту историю с экспедицией «Святой Марии». Я тоже интересовался ею, так же как и ты, но, пожалуй, с несколько иной точки зрения.
Я ничего не ответил. Мне была известна эта точка зрения.
— Между прочим, тебе, кажется, хотелось узнать, какую роль играл в этой экспедиции Николай Антоныч. По крайней мере, так я мог судить по нашему разговору.
Он мог судить об этом не только по нашему разговору. Но я не возражал ему. Я ещё не понимал, куда он клонит.
— Думаю, что могу оказать тебе в этом деле серьёзную услугу.
— В самом деле?
— Да.
Он вдруг бросился ко мне, и я инстинктивно вскочил и стал за кресло.
— Послушай, послушай, — пробормотал он, — я знаю о нём такие вещи! Я знаю такую штуку! У меня есть доказательства, от которых ему не поздоровится, если только умеючи взяться за дело. Ты думаешь — он кто?
Три раза он повторил эту фразу, придвинувшись ко мне почти вплотную, так что мне пришлось взять его за плечи и слегка отодвинуть. Но он этого даже не заметил.
— Такие штуки, о которых он сам забыл, — продолжал Ромашка. — В бумагах…
Конечно, он говорил о бумагах, взятых им у Вышимирского.
— Я знаю, отчего вы поссорились. Ты говорил, что он обокрал экспедицию, и он тебя выгнал. Но это правда. Ты оказался прав.
Второй раз я слышал это признание, но теперь оно доставило мне мало удовольствия. Я только сказал с притворным изумлением:
— Да что ты?
— Это он! — с каким-то подлым упоением повторил Ромашка. — Я помогу тебе. Я тебе всё отдам, все доказательства! Он у нас полетит вверх ногами!
Нужно было промолчать, но я не удержался и спросил:
— За сколько?
Он опомнился.
— Ты можешь принять это как угодно, — сказал он. — Но я тебя прошу только об одном: чтобы ты уехал.
— Один?
— Да.
— Без Кати?
— Да.
— Интересно. То есть, иными словами, ты просишь, чтобы я от неё отступился?
— Я люблю её, — сказал он почти надменно.
— Ага, ты её любишь! Это интересно. И чтобы мы не переписывались, не правда ли?
Он молчал.
— Подожди-ка минутку, я сейчас вернусь, — сказал я и вышел.
Заведующая этажом сидела у столика в вестибюле; я попросил у неё разрешения позвонить по телефону и, пока разговаривал, всё время смотрел вдоль коридора, не ушёл ли Ромашка. Но он не ушёл — едва ли ему могло прийти в голову, кому я звоню по телефону.
— Николай Антоныч?.. Это говорит Григорьев. (Он переспросил. Наверно, решил, что ослышался.) Николай Антоныч, — сказал я вежливо, — извините, что я так поздно беспокою вас. Дело в том, что мне необходимо вас видеть.
Он молчал.
— В таком случае приезжайте ко мне, — наконец сказал он.
— Николай Антоныч! Как говорится, не будем считаться визитами. Поверьте мне, это очень важно, и не столько для меня, как для вас.
Он молчал, и мне было слышно его дыхание.
— Когда? Сегодня я не приеду.
— Нет, именно сегодня. Сейчас, Николай Антоныч! — сказал я громко. — Поверьте мне хоть один раз в жизни. Вы приедете! Я вешаю трубку.
Он не спросил, в каком номере я остановился, и это было, между прочим, лишним подтверждением, что газету со статьёй «В защиту учёного» прислал именно он. Но сейчас мне было не до таких мелочей. Я вернулся к Ромашке.
Не запомню, когда ещё я так врал и изворачивался, как в эти двадцать минут, пока не приехал Николай Антоныч. Я притворился, что мне совсем неинтересно, кем прежде был Николай Антоныч, расспрашивал, что это за бумаги, и уверял гнусавым от хитрости голосом, что не могу уехать без Кати. Но вот в дверь постучали, я крикнул:
— Войдите!
И Николай Антоныч вошёл и, не кланяясь, остановился у порога.
— Здравствуйте, Николай Антоныч! — сказал я.
Я не смотрел на Ромашку, потом посмотрел: он сидел на краешке стула, втянув голову в плечи, и беспокойно прислушивался — настоящая сова, но страшнее.
— Вот, Николай Антоныч, — продолжал я очень спокойно, — вам, без сомнения, известен этот гражданин. Это некто Ромашов, ваш любимый ученик и ассистент и без пяти минут родственник, если я не ошибаюсь. Я пригласил вас, чтобы передать в общих чертах содержание нашего разговора.
Николай Антоныч всё стоял у порога — очень прямой, удивительно прямой, в пальто и со шляпой в руке. Потом он уронил шляпу.
— Этот Ромашов, — продолжал я, — явился ко мне часа полтора тому назад и предложил следующее: он предложил мне воспользоваться доказательствами, из которых следует, во-первых, что вы обокрали экспедицию капитана Татаринова, а во-вторых, ещё разные штуки, касающиеся вашего прошлого, о которых вы не упоминаете в анкетах.