И он совсем не удивился, когда однажды услышал, как она американским слушателям на лекции цитировала Китса.
— О чем это вы им говорили? — удивился он.
— Между делом о любви.
Он будто увидел ее сейчас в тот момент, когда она это произносила. Он, старик, до сих пор не мог совладать с мыслью, что ее, такой молодой, уже нет, а вот он продолжает долгую и уже, наверное, никому не нужную жизнь.
И он, Ни рыба ни мясо, родившийся при Ленине, воспитанный при Сталине, никогда не сидевший, не репрессированный, не диссидентствующий, будучи в душе и по жизни истинным демократом и, как ни ругательно звучит это слово теперь, интеллигентом, сказал Жене замечательные простые слова, грубоватые по форме, но тонко выраженные по сути:
— Не лезь не в свое дело, Савенко! Работай и жди. И жизнь воздаст тебе все сполна.
Потом он снова посмотрел на фотографию и вздохнул.
— И если будешь так жить, то жизнь твоя пройдет нескучно и быстро. И это очень хорошо! — добавил он и потрепал на прощание молодого доктора по плечу.
Они вместе вышли из кабинета. Ни рыба ни мясо простился с Женей в коридоре и грузно потопал по направлению к выходу, как старый слон, с трудом передвигая отекшие ноги.
20
Примерно год спустя, такой же роскошной белой ночью, как и в ночь гибели Наташи, Алексей Фомин с женой возвращались с дачи. В этот раз Алексей выпил много. Почему-то он не захотел остаться ночевать на природе, и, силой запихнув жену в их прежний светло-перламутровый «мерседес», он со скоростью сто шестьдесят километров в час без всякой на то необходимости погнал в город. На каком-то участке ремонтируемой дороги он вскользь зацепил оградительный щит. Алена завизжала, Алексей ничего не понял. Щит разлетелся в куски, крыло машины оказалось сильно помято, полировка безнадежно испорчена, но он этого даже не заметил, пока они не приехали. Он продолжал бешено гнать по дороге. К счастью, на его пути не встретилось никого. У подъезда он резко затормозил и чему-то усмехнулся. Покачиваясь, он вышел из машины и с издевкой предупредительно открыл перед женой дверцу, помогая ей выйти. Алена вылезла из автомобиля, еле живая от пережитого страха, с трясущимися коленями, с перекошенным ртом. В молчании они поднялись в лифте на свой этаж, вошли в квартиру. Прямо в ботинках и брюках Фомин завалился в спальне на розовое японское покрывало и, не думая ни о чем, лежал и смотрел в потолок налившимися кровью глазами. Алена большими глотками пила воду прямо из-под крана. Через некоторое время она вошла к нему в спальню.
— Ты что же думаешь, — сказала она, еле сдерживая гнев, стягивая обрызганные водой узкие брюки, — если тебе не дорога твоя жизнь, то и мне должно быть на все наплевать? Ты ошибаешься! Не для того я ездила на допросы к поганым ментам и парилась на экспертизе в психушке, чтобы ты уморил меня просто потому, что тебе самому, видите ли, жизнь осточертела!
Алексей был пьян сильно, но вести непосредственный диалог еще мог.
— Хотел бы я посмотреть на тебя, — сказал он, закуривая и презрительно щурясь, — как бы ты стала обманывать этих поганых ментов и российский суд, если бы не мои деньги и не мои адвокаты. И в психушке тебе пришлось бы париться не две недели, как я устроил, а гораздо дольше!
— Не кури в постели! — только и нашлась что ответить жена и вышла из комнаты.
Вернулась она внезапно, через минуту, вся в слезах.
— Ты даже не представляешь, что мне пришлось пережить! — рыдала она во весь голос. — Ужасные люди, дикари! Бездарный следователь, угроза тюрьмы, суд! А думаешь, две недели в психушке для здорового человека пустяк?
— Поэтому ты сейчас и ловишь радости жизни, оттягиваясь в постели со всеми подряд, кто только первый подойдет к тебе поближе и заглянет в вырез твоего платья? — Алексей говорил это без злости, равнодушно и даже, пожалуй, лениво.
— Поневоле будешь оттягиваться, если муж импотент! За год ты не переспал со мной и пяти раз! Может, вместе с твоей подружкой на тот свет отправилось и твое мужское достоинство?
Он с трудом повернул голову к ней и сел на кровати.
— Послушай, Алена, — сказал он серьезно. Так серьезно, что ей показалось, что хмель вылетел из его головы. — Ведь ты убила ее, понимаешь? Как же ты можешь жить так спокойно — ходить, гулять, есть, пить, спать, делая вид, что ничего не случилось?
Голос Алены по-прежнему резал уши звуком распиливаемого на станке металла.
— Напомню тебе, если ты позабыл! Суд признал меня невиновной! Суд решил, что это вы со своей подругой довели меня до состояния аффекта, в котором я и совершила это убийство! Я цитирую слова моего судьи! Адвокат сказал, что я женщина вспыльчивая и неуравновешенная и твою так называемую прогулку восприняла как личное оскорбление! Оскорбление, за которое и поплатилась жизнью твоя подруга! А что касается тебя, дорогой, то я не думала никогда, что ты такой слюнтяй и разиня! Что в трудную минуту ты только и можешь, что распускать сопли! Тебя обставили конкуренты со всех сторон, а ты только пьешь да смотришь в потолок! Еще вздумал читать мне морали! Посмотри на себя! Превратился в мешок, набитый дерьмом!
Алексей снова лег, отвернулся к стене и молчал. Вдохновленная своей правотой, Алена начала кричать снова:
— Два филиала, что ты хотел открыть в южной части города, уже накрылись, ведь так? Твой бывший друг, между прочим, мне сегодня сказал, что, если ты не отдашь ему долг, он вынужден будет забрать у тебя офис и твой единственный салон! И тогда ты — никто! Забулдыга и бомж! Ты хоть это понимаешь? Что, приткнулся к стенке и молчишь?
— Отвали от меня! Как ты мне надоела! Отстань! — Он не хотел даже смотреть на нее.
— А правда всегда глаза колет! — Алена почувствовала, что вправе уколоть его посильнее. А ей очень хотелось его уколоть. Она действительно провела вовсе не сладкий год. Тот, первый, летний суд был отложен, дело отправили на доследование, и на какое-то время ее все-таки поместили под стражу. Правда, Алексей, надо отдать ему должное, постарался максимально сократить срок ее пребывания и в тюрьме, и в психушке. Но когда наконец ее отпустили домой, она обнаружила, что муж изменился неузнаваемо. Он будто с брезгливостью и презрением отодвинулся от нее, а она искала жалости и сочувствия и не могла понять, за что, собственно, он стал ее презирать.
Ужас, какие начались у них ссоры! Они били словами по самому больному, ничего не щадя. Ребенок, их сын, пока Алена отсутствовала, находился у бабушки. Остался он у нее и теперь и был поглощен сугубо своими проблемами. Алена с ужасом поняла, что отвоевала мужа, но осталась одна. Но быть одной никогда и никак не входило в ее планы. Тюрьма выявила в ней самые грубые, затаенные стороны. Тюрьма ее озлобила и закалила. Алена стала цинична и не скрывала этого, постоянно ругалась, обо всем говорила с нескрываемой злостью. Это был не тот снисходительный, все понимающий, все прощающий легкий цинизм, присущий врачам, который Алексей отмечал в разговорах у Наташи, это был цинизм жестокого прямолинейного человека, уподобляющегося зверю, когда тому грозит голод.