Читать интересную книгу Производственный роман - Петер Эстерхази

Да, но сначала выпроводили собаку. «Это твоя собака?» — «Конечно». Они напряженно стояли в дверях. Собака буйно рвалась то туда, то сюда, а мадам Гитти в ванной насторожилась. («В чем мать родила, настороже!») «Голая», — подсказал поэту мастер. «Славная», — кивнул тот и ждал новых и новых вопросов, которые не заставили себя долго ждать. «А команды знает?» — «Нет», — твердо сказал господин Имре. Он кивнул, этого-то он и ждал. «Хорошо еще, что не чистой породы». После чего кокетливо добавил: «Echt promenad-mischung…[80] Ну, а как ее зовут?» (Это будет чрезвычайно интересная часть:) Господин Имре в своей сухо-корректной, но такой живой манере ответил: «Пам, или Пами». Мастер задрал брови, как дед на нескольких сохранившихся фотографиях: «Так и зовут? Памилипами?» Господин Имре мгновенно уловил (в смысле тотчас же понял скрытый смысл) проблему. «И на Пам откликается. И на Пами». Мастер махнул рукой, как будто ерунду какую-то услышал. «Но звать-то? Как звать?» В этот момент собака выбежала во внешнее пространство, под открытое небо. Господин Имре, как добрая мать, закричал ей: «Па-ам!» — «Ага», — изволил он извлечь информацию. Пам чуть погодя вернулась, а господин Имре с серьезным видом спросил: «А я, — тут он указал на себя бледно-изящным французским жестом, — я могу войти?» — «Да».

Но в этот момент произошел неожиданный поворот событий, вследствие чего они все-таки изволили не зайти, а выйти, и гость произнес: «У тебя есть фонарик?» Итак, эти двое, звездная пара, прозаик и поэт, вышли посмотреть, что за масло течет из «Жигулей». Легли на живот и, пока Пам вовсю буйствовала на слегка идущей вверх, извилистой улице, стали анализировать ситуацию. «Капает по окружности», — установил мастер. Добавлю: справедливо. На пыльных, сухих шинах — более темные потемнения, почти правильной формы, «дольками»! «Это масло», — сказал господин Имре тоскливо. «Может, из дифференциала», — сделал уверенную попытку мастер. Тогда господин Имре понял, кто лежит рядом с ним под «Жигулями»: вы уж меня извините за это слово, но применяется оно в специфическом значении — бездарность. «Асимметрично», — добавил он значительно и посветил способным к замыканию аппаратом, фонариком, в разные стороны. Они поднялись, почесывая затылки. Пам прыгнула на заднее сиденье. «Я вроде в яму какую-то въезжал». — «В овраг», — произнес он милое сердцу слово. «Много колдобин». Господин Имре, после того как закрыть дверцу машины, посчитал, что Пам, наверное, постоянно нужен свежий воздух (пусть даже будет холодно), поэтому — чтобы покрутить ручку (вниз), — открыл дверцу машины. Как только открылась дверца «Жигулей», на углу в очаровательной, красной машине появились пожарные. «Это понятно, друг мой, где-то всегда что-то иногда горит».

(Как-то раз мастер и его верная подруга создали маленькую пожароопасную ситуацию. Они возились с ужином, Злодей-Бармалей уже подремывал. Внимание мастера приковала к себе серия картин сюрреалистов. Что оказало нежелательное воздействие на процесс разливания чая. О льющемся через край кипятке сообщило шипение женщины. Однако с практической, поверхностной и одобряемой нами точки зрения серия картин принесла пользу. Так-то вот!

Начал он с четкой сцены забивания свиньи на рассвете, типичной для тогдашней поэзии, что, мол, кровь можно еще и есть: вот в чем мораль! Паленая свиная щетина вела в пасхальную церковь, пламя поддерживаемой мастером свечи попало на раздувшийся парус тогдашних волос мастера; его, можно сказать, святое спокойствие на фоне бесчисленных женских причитаний, когда, зажав пламя в кулак, он по-научному лишил его доступа кислорода. Запах ладана, серебро, торжественное веяние ветра. Здесь мастер, однако, запнулся, потому что порядок расположения картин, а главное, запахов во времени создавал помехи. И тут вдруг выяснилось, что речь идет о «настоящем»!

Они повскакали с мест, мастер в замешательстве хотел бежать и туда, и сюда. Наконец печально взглянул на чайник: «И он чуть теплый». Какая чувствительность к теплоте на пожаре! Очаг обнаружила мадам Гитти. Рядом с газовым нагревателем горела простыня. Душ! Струя! И запах!! Мастер после этого долго нудел. «Гарь», — говорил он плаксиво. «Соседи», — говорил он плаксиво, потому что опасался неделикатных вопросов, которые могут последовать за проветриванием. «Ну все, хватит уже», — сказала женщина, которая руководила восстановительными работами.)

Распахнулись дверцы дверей пожарной машины, оттуда выскочили двое и, проделав полпути ускоренным шагом, с той же решительностью, но уже неторопливо продолжили его по направлению к молодым людям. Третий пассажир маленькой красной машины облачил младое тело в гражданскую одежду и, выйдя из машины, стал без дела слоняться. Машина стояла от наших героев приблизительно в 20 метрах, а одетый в гражданское, не смущаясь, слонялся. «Слонялся, друг мой, без пятнадцати десять вечера. Вы бы могли дать этому объяснение, если бы понадобилось?» Что сказать на это мне, которому отведена столь скромная роль? (Черные, густые волосы слоняющегося полыхали синим, несколько торчащих на макушке, покачивающихся туда-сюда волосков создавали мальчишеский эффект.) «Стихийные повреждения», — сказал господин Имре без надобности, намекая на многослойные трещины от мороза.

«Чья машина?» — выразил понятную заинтересованность человек в форме, не сводя изучающего взгляда с обоих выдающихся мужчин. Мастер и господин Имре посмотрели друг на друга и одновременно ответили. Мастер сказал: «Моего друга» — ибо господин Имре являлся таковым (см. стр. 209); долгое время он являлся почти его другом, он и это изволил расценивать как чрезвычайно выгодную позицию, но затем, когда отсутствие господина Имре стало казаться бесконечным и от этого он чувствовал себя опустошенным — пусть даже не целиком, а в форме некой дыры, он решил — господин Имре — ему друг. А господин Имре сказал: «Моего отца» — потому что «Жигули» принадлежали его отцу.

«Ага, — сказал вопрошавший, и взгляд его скакнул туда-сюда. — Ага». Теперь он уловил противоречие в двух показаниях (!) и, не давая им опомниться, набросился: «Удостоверения личности!» Мастер посмотрел в землю, на тапочки, ибо в этот вечерний час был уже в тапках. Теперь, приподняв ступню и перенеся вес на пятку, он наполовину вытащил ногу из тапка. «Друг мой! Мотив!» Затем, приподняв над поверхностью тандем ступни и тапка, стал покачивать последним на одном из пальцев ноги, точнее на большом. Пам в этот момент начала тявкать (не поэтому).

Два этих события — двойное выражение домашности и имущественных отношений — возбудили в вопрошавшем целый ряд мыслей. «Ага». Они даже слова сказать не могли, их реакция в этой связи, мне кажется, была хуже среднего. «Ага», — продолжил человек в форме свой как бы монолог; было видно: он многое обдумывает, взвешивает, решает, какие-то факты отметает как несущественные, другие выдумывает: словом, размышляет. Мысли — и это, что и говорить, успокаивает! — повели его в нужном направлении. «Ага. Тогда это все-таки ваша машина… И собака эта в ней… ваша…» Господин Имре кивнул, хотя машина была отцовская. «Ну, до свидания», — сказал страж огня мастера и господина Имре и шагнул к бесшумно подъехавшей тем временем миленькой красной машине. Любезный bel ami[81] с синеватым хохолком уже сидел внутри.

Господин Имре как гуманист покачал головой: «Неужели было не догадаться, что произошла неполадка! Обязательно украли! — Он продолжал качать головой: — И мы еще радуемся, что пронесло!» Однако в этот момент со ступни мастера упал тапок, отчего он вздрогнул и сказал незнакомцу (все мы в этом мире незнакомцы!): «Извините, шеф. Вы не посмотрите, что здесь проистекает?» О, роскошная двусмысленность, затесавшаяся между протечкой масла и очередным свинством! Довольно! Он изволил шепнуть господину Имре: «Поползает он у нас, как правый защитник «Волана СК»!» — «В чем проблема?» — заглотило крючок официальное лицо и повернулось. «Вроде бы масло течет… И неизвестно: опасно это или неопасно?» Тот наклонился. Мастер почти ощутил, как вдавливается в живот кобура. «Ну, так ничего не увидишь, — констатировал он. — Я посвечу», — и в самом деле сдержал слово: посветил: сначала одно колесо, затем, чтобы «больше опустить» коленопреклоненного человека, что-то сзади и, наконец — чтобы быть вне всяких подозрений, — второе колесо. «Радиальная протечка масла», — сказал мастер. Когда же человек в форме вылез из-под машины, лицо его блестело, шапку он снял заранее, и теперь светло-каштановые волосы падали на лоб, и сказал: «А, ерунда, немножко жира и все. Слишком много залили, а так ерунда» — и мастеру стало казаться, будто он разговаривает со специалистом, обыкновенным механиком, который хорошо знает дело и работает на совесть. Но затем он отогнал эту мысль, этому способствовало то, как мужчина поправил ремень и поднял шляпенцию. «Всего хорошего, — сказал он бесстрастно. — Спасибо». Но когда маленькая красная машина бесшумно удалилась по извилистой вечерней улице, он — с меньшей симпатией — потер ручками сердечком: «Хи-хи-хи. Поползал он у нас».