Китайское правительство позволяло проповедовать все, высказывать самые абсурдные вещи при условии, что ни одно новшество не приведет к социальным следствиям. Как только возникала угроза порядку, администрация действовала беспощадно и подавляла потенциальную опасность с неслыханной жестокостью, пользуясь поддержкой общественного мнения. Бдительность китайской полиции общеизвестна, также известно, с какими трудностями сталкиваются русские и англичане на юго-востоке страны.
В Индии брахманизм также создал администрацию, стоявшую выше, чем то, что было в хамитских, семитских или египетских государствах. Однако эта административная система не занимала первого места в государстве, где созидательная деятельность разума требовала большего внимания. Поэтому не стоит удивляться тому, что индусский гений в своей свободе и гордости, в своем стремлении к великим делам и в своих сверхчеловеческих теориях отводил материальным потребностям второстепенное место. Кстати, этому способствовала и примесь черной крови. В Китае материальная организация достигла совершенства, и, учитывая различия рас, мне кажется, что в этом смысле Поднебесная Империя добилась лучших результатов, чем нынешняя Европа. Во всяком случае Китай нельзя сравнить с Римской империей.
Между тем нельзя не признать, что зрелище это не вызывает особого восхищения. Желтые толпы мирные и покорные только потому, что лишены чувств, выходящих за рамки физической полезности. Их религия есть отражение ситуации, которая напоминает заповеди женевских моралистов, считающих высшим благом экономию, воздержанность, осторожность, умение зарабатывать. Знаменитая китайская вежливость — это воплощение таких принципов. Она не имеет ничего общего с куртуазными манерами нашего средневековья: с благородным почтением свободного человека к людям, равным ему, со сдержанным уважением к тем, кто выше по положению, и со снисходительной любовью к низшим. В данном случае мы видим чрезмерный эгоизм, который выражается в пресмыкательстве перед высшими, в нелепых церемониях в отношении с равными и в надменном презрении к низшим. Таким образом, вежливость в Китае — чисто формальная процедура, служащая для того, чтобы каждому указать его место, а не проявить искреннее чувство. Повседневные церемонии установлены в законодательном порядке.
Особую важность для китайцев имеет литература. Она не является средством совершенствования, как в других странах, но мощным инструментом застойности. Правительство показывает себя другом просвещения. Среди 300 миллионов жителей империи мало людей, которые не умеют читать и писать хотя бы в той мере, какая требуется в повседневной жизни, а правительство заботится о том, чтобы такая образованность распространилась как можно шире. Кроме того, правительство следит за тем, чтобы каждый подданный знал законы. Книги доступны всем, общественные чтения происходят в новолуние, чтобы внушить подданным основные правила, как-то: долг детей перед родителями и соответственно граждан перед императором и чиновниками. Таким образом, в каком-то смысле китайский народ более образован, чем европейцы. В древней Азии, в Греции и Риме такого нельзя представить себе.
Простой человек знает, что необходимо сдать экзамены, чтобы подняться на более высокую ступень. Это является важным стимулом. Люди учатся тому, что имеет пользу, что знали предыдущие поколения, а само желание создать что-нибудь новое рассматривается как нарушение закона или даже предательство.[164]
В области изящной словесности в почете буриме и изящные безделушки. Элегии бессодержательны, описания природы скорее скрупулезны, чем живописны. Ценностью обладает только роман. Китайцы лишены воображения, но сильны в наблюдательности и изяществе выражения. На этом прерывается полет китайской музы. Драматургия плоска и посредственна, а поэзия парит в облаках среди разноцветных драконов, не имея сил подняться выше.
Философия, особенно философия моральная, которая очень почитаема, состоит из избитых максим дидактического свойства. Зато заслуживают уважения естественные науки: прежде всего за счет наблюдательности, точности и терпения. Но теоретической науки по сути нет, так же как нет речи об астрономии. Что касается истории, китайцы сами признают, что поручают составлять и упорядочивать свои хроники миссионерам-иезуитам.
В сфере искусств мы видим еще меньше предметов для восхищения. Можно отметить точность воспроизведения цветов и растений, что высоко ценится в Европе. Есть прекрасные портретные произведения, где схвачен характер человека, которые превосходят наши плоские дагерротипные шедевры. Вот, пожалуй, и все. Большие живописные полотна вызывают странное ощущение, в них отсутствуют гений, энергия, вкус. Скульптура ограничивается банальными и чудовищными изображениями. В архитектуре отдается предпочтение восьмирядным пагодам, которые, кстати, не совсем являются местным изобретением и несут на себе черты индийского влияния; правда, они отличаются богатством деталей, и если при первом взгляде они могут произвести впечатление своей новизной, то затем они отталкивают эксцентричной монотонностью. Кроме того, в китайских строениях нет ничего прочного, что может выстоять века. Китайцы слишком осторожны и расчетливы, чтобы вложить в строительство больше средств, чем требуется с точки зрения полезности; это относится и к бесчисленным каналам, пересекающим империю, и к плотинам, особенно на реке Хуаньхэ.
В материальной области китайская администрация добилась выдающихся результатов, какими не может похвастаться ни одна древняя или современная нация; я уже говорил о распространении образования, о благополучии народа, о свободе в сфере разрешенного, о достижении в промышленности и в агрикультуре, в частности что касается конкурентоспособности таких китайских товаров, как хлопок, шелк, посуда. В этом отношении китайцам есть чем гордиться.
Согласно историческим анналам Поднебесной Империи, белая раса, создавшая китайскую цивилизацию, не смогла противостоять натиску желтых народов, которые не принесли ничего нового, кроме распространения белых принципов среди разнородного населения. Сами они легко восприняли чужую цивилизацию, т. к. она была близка их природе.
Когда арийцы приступили к цивилизации черных и желтых племен, иначе говоря малайцев, они принесли с собой патриархальную систему правления, отличавшуюся особенной гибкостью. Мы видели, что такая система у черных народов быстро превращается в безграничный деспотизм, а у малайцев, особенно у чисто желтых племен, этот деспотизм имеет более мягкие формы.
Первая политическая система этой страны отличалась фрагментарностью власти, распыленной по многим княжествам, в той или иной степени подчинявшимся верховному правлению. Аналогичную картину мы наблюдали в Ассирии, где хамиты, а затем семиты, создали множество отдельных государств, которые в разные эпохи подчинялись либо Вавилону, либо Ниневии, а после смутных времен при потомках Соломона образовались 32 государства на обломках завоеваний Давида. В Египте до Менеса страна была разделена на несколько княжеств; то же самое произошло в Индии, где арийский тип сохранился лучше всего. При брахманах так и не произошло полного территориального объединения.
В Китае дело обстояло по-другому, что лишний раз подтверждает неприятие единства арийцами: напомним в этой связи римское изречение «Reges et greges».
Победители арийцы, покоряя низшие расы, никогда не оставляли власть в руках одного человека. Поэтому в Китае, как и в других завоеванных землях, территория дробилась на части, находившиеся под хрупкой властью императора: так было начиная со времени нашествия кшатриев до Цин-Ши-Хуань-Ти (в 246 г. до н. э.), то есть до тех пор, пока белая раса обладала достаточной жизнеспособностью. Но когда произошло слияние с малайским и желтым семействами и не осталось даже наполовину белых групп, феодальная система в виде большого количества небольших царств утратила всякий смысл существования.
Начиная с этого момента Китай обрел нынешнюю политическую форму.[165] Однако революционные преобразования Цин-Ши-Хуань-Ти только положили конец наследию белой расы, и единство страны ничего не прибавило к форме правления, которая осталась патриархальной. В результате последние следы независимости и личного достоинства, присущие арийской расе, навсегда исчезли в массе желтого населения.
Кстати, произошло то же самое, что у нас в 1789 г., когда новаторский дух в первую очередь счел необходимым уничтожить старые территориальные единицы. В Китае было уничтожено все, что могло напомнить о национальных различиях или княжествах. Были созданы чисто административные провинции и округа. Однако есть и различие. Китайские департаменты очень большие, а наши очень маленькие. Матуань-Линь признает, что такая организация не совсем удобна в смысле контролирования.