class="p1">— Я знаю. Я не могу здесь долго находиться. Тьмы, благодаря которой я когда-то выжил, здесь нет… Но я готов отдать последний вздох, лишь бы она услышала меня и то, что я хочу ей сказать…
Глава 47
С недовольством посмотрев на молодых мужчин, находящихся в состоянии легкого подпития и пришедших на детскую площадку с пакетом, в котором звенела, вероятно, их добавка, покачала головой. И зачем я захотела прийти сегодня именно на эту площадку? Отчего выбрала ту, пусть и благоустроенную, красивую, однако находящуюся перед старым домом, тем самым, в котором…
С самого детства я ненавидела пьяных. Жуткий блеск в их глазах пугал меня. И совсем неважно — были они веселыми или злыми от «принятого на грудь». Блеск в опустевшем взгляде всегда был одинаковым.
Уж кому как ни мне об этом говорить. Моя мать, родная мать, пила постоянно. Сколько я себя помню, не было ни дня, чтобы она не напивалась. Но, как и любой ребенок, я любила её даже злой, орущей на меня, рыдающей за кухонным столом и бросающей в меня граненый стакан. И я считала это нормой. Увернувшись от тяжелого стакана, летевшего мне в голову, тянула к ней свои худые ручки, желая получить хотя бы капельку тепла от неё. Но она сначала гнала меня своим хриплым голосом, била по щеке. А потом начинала рыдать и, обдавая алкогольными и сигаретными парАми, исходящими от неё, жаловаться мне.
Радостная от того, что она говорила мне что-то, проводила грязными руками по моей голове, я чувствовала, что у меня за спиной вырастали крылья. И я готова была на всё ради неё. Кормить её, убираться за ней. Мыть её сальные волосы, оттирать пятна со стола и пола, отовсюду, куда падала её тлеющая сигарета. И петь я начала тоже из-за неё. Она всегда говорила, что мой голос нравится ей. И я пела. А она пила.
Эти мгновения счастья, когда мы были только вдвоем, и она не кидала в меня ничего, не орала, а, как мне казалось, смотрела на меня с гордостью, стирали в воспоминаниях всё плохое…
Как я, умирая с голода в буквальном смысле, смотрела на входную дверь. Испытывая одновременно страх, что она сейчас придет. И надежду, что наконец-то её увижу. И я пела. Тихонько. Смотря в зеркало, представляла себя на сцене в красивом платье. Что все мне рукоплещут. А в первом ряду сидит моя мама…
Забившись в угол старого шкафа, закрывая глаза и уши, чтобы не слышать, как мать в соседней комнате развлекается со своим очередным хахалем, или как он бьет её на кухне за то, что она что-то не так сказала, я пела. Сидя ночью на площадке, когда меня выгоняли из квартиры, чтобы не мешалась, я пела… Продолжая мечтать о сцене и карьере певицы, которой будет гордиться мать и даже бросит пить.
Глупые мечты несчастного ребенка, которые не исчезли и тогда, когда мать лишили родительских прав и меня отправили в детский дом. Ведь я продолжала любить её. И мечтать о том, что она бросит пить и заберет меня. Потом я стала мечтать о том, что, когда вырасту, став «великой певицей», заработаю много денег и вылечу её. И продолжала петь. Петь… Находя в песнях утешение. Тепло…
Мой голос креп. А вот воспоминания о матери стирались. Однако я верила. Даже когда меня удочерили и появились те, кого я в итоге назвала своими мамой и папой, братьями и сестрами. Окруженная заботой и любовью, я продолжала петь. И мечтать. Но уже не о том, что меня заберет моя мать, а что смогу ей помочь.
Благодаря семье, которая поддержала моё желание и стремление, отдав меня в музыкальную школу на класс вокала, я уверенно шла к своей мечте — стать певицей. Воспоминания о родной матери стали совсем тусклые. Появилась обида на неё, что она не была так же добра ко мне, как та, что удочерила. И пришел страх. Черный, едкий. Что и эти мама с папой бросят меня. Что я останусь без семьи. Опять одна. Сидящая в темноте и с ужасом смотрящая на дверь, прислушиваясь ко всем шорохам.
Да, страх остаться одной, навсегда сохранился со мной. Поэтому я так искала возможности вернуться в свой родной мир, и была готова быть обманутой Листаром. Несчастный и одинокий ребенок всё ещё жил во мне.
Но теперь всё изменилось… А я почему-то пришла сегодня на ту самую площадку, что находилась напротив дома, где жила со своей родной матерью и на ржавых качелях провела ни одну ночь? Она давно уже умерла, а квартиру эту пропила ещё за несколько лет до своей смерти, качелей тех тоже нет, их заменили яркими, новыми. Что же привело меня? Уж явно не чувство ностальгии.
— Эй! Жига есть? — крикнул один из тех парней, что пришли с пакетами. Я даже не повернулась, думая, что он обращается к кому-то из своих собутыльников. Однако крик повторился, отвлекая меня от мыслей.
Посмотрев на веселого юношу в состоянии среднего алкогольного опьянения, молча покачала головой.
— Нет? Плохо, — достав из кармана спортивных штанов дешевую пластиковую зажигалку, он прикурил сигарету и, подмигнув своим товарищам, направился ко мне. — А че ты тут одна сидишь, грустишь? Парень бросил, что ли? Так ты не стесняйся, давай к нам подсаживайся. Компанию нам составишь.
Подойдя ближе, он засунул руки в карманы и, как истинный мачо, выдохнул в мою сторону струю густого вонючего дыма, заставившую меня поморщиться.
От его внимания это не ускользнуло, и он, расценив выражение моего лица по своему, резко набычился:
— Брезгуешь?
— Я не одна, — холодно ответила, понимая, что мне пора уходить.
— Да? — даже не оглядевшись по сторонам, отморозок хмыкнул. — Ну и где твой хахаль? Ты из меня дурака-то не делай…
— А я и не говорила про… хахаля, — разговаривать и что-то объяснять таким не было никакого смысла. У них одно единственное мнение верное — их собственное. — Удачно вам отметить… праздник.
Поднявшись, я по дуге обошла парня, направляясь к ярко-желтой изогнутой трубе.
— Эй! — но отморозок, будучи под изрядным влиянием алкоголя, решил меня так просто не отпускать. Сорвавшись с места, не слишком твердой походкой он нагнал меня и схватил за запястье. — Ты куда? Типа… мы не слишком для тебя хороши, да, цаца?..
— Руку убрал, — процедила, не теряя хладнокровия и не испытывая страха.
— А иначе чё? — пацан загоготал злым, хрипящим смехом. Продолжая подпитывать