И немного неохотно Масто вставал и говорил: «Да, однажды, возможно, ему или другому премьер-министру будет нужна твоя помощь, а теперь поехали со мной».
Мне тогда было только двадцать лет, и я спросил Масто: «А ты сказал Джавахарлалу, сколько мне лет? Он стар, и является премьер-министром одной из самых крупных демократий в мире, и конечно, ему надо сделать тысячу и одну вещь. Есть ли у него время для такого мальчика как я? Я имею в виду — необычного мальчика».
Я был в самом деле необычным. Во-первых, я носил деревянные сандалии, которые были помехой везде. Фактически, они провозглашали то, что я иду, подхожу, и чем громче был звук, тем ближе был я.
Мой декан обычно говорил: «Делай что хочешь, иди и ешь яблоки опять», он был христианином, вот почему он говорил следующее: «или если хочешь, съешь также и змею! Но ради бога, не пользуйся этими деревянными сандалиями».
Я говорил ему: «Покажите мне перечень правил, тот который вы обычно показываете мне, когда я делаю что-то не так. В нем есть хоть одно упоминание о деревянных сандалиях?»
Он говорил: «Боже мой! Кто когда-нибудь думал о том, что студент будет носить деревянные сандалии? Конечно, об этом нет упоминания в моей книге».
Я сказал: «Тогда вам нужно будет навести справки в министерстве образования, но до тех пор, пока они не проведут закон против ношения деревянных сандалий в школе, позволив всему миру смеяться над этой глупостью, я не изменюсь. Я очень законопослушный человек».
Декан сказал: «Я знаю, что ты законопослушный, по крайне мере в этом вопросе. Это хорошо, что ты не настаиваешь, чтобы и я носил эти деревянные сандалии».
Я сказал: «Нет. Я очень демократичный человек. Я никогда не навязываю ничего никому. Ты мог приехать голым, и я бы даже не спросил: «Господин, где ваши штаны?»
Он сказал: «Что?»
Я сказал: «Я сказал «предположим», так же как вы говорите, когда входите в класс «предположим». Я не говорю, что вы в самом деле приедете голым… У вас не хватит храбрости сделать это. Это лишь предположение, мы в классе никогда не спрашиваем правда это или нет, поэтому не спрашиваете меня. Предположим, вы пришли без штанов. Теперь я добавлю еще кое-что — без рубашки или даже без трусов…»
Он сказал: «Убирайся отсюда».
Я сказал: «Я не могу, пока вы мне не скажите, что я могу ходить в моих деревянных сандалиях. Дерево естественно, а я не жестокий человек, поэтому я не могу использовать кожу. Поэтому или мне нужно следовать за вами и использовать кожу, как вы - хотя вы брамин, но если вы в этих сандалиях, как вы можете называть себя брамином? — или мне нужно использовать деревянные сандалии».
Он сказал: «Делай что хочешь, но уходи чем быстрее, тем лучше, или я могу сделать что-то, о чем буду жалеть всю жизнь».
Я спросил его: «Выдумаете, что вы можете убить меня просто из-за сандалий?»
Он сказал: «Не надо больше вопросов, не провоцируй меня. Но я должен сказать тебе, что как только я слышу звук» - а все полы в школе каменные — «я могу слышать тебя повсюду в здании. Фактически, невозможно не слышать тебя, потому что ты постоянно двигаешься - я не знаю почему и этот шум сводит меня с ума».
Я сказал: «Это ваша проблема. Я буду ходить в сандалиях».
И я использовал их до тех пор, пока я не ушел из университета. С окончания школы до университета я ходил в деревянных сандалиях. Каждый мог сказать, что это иду я, потому что я был единственный, кто носил их. Все говорили: «Его слышно за километр».
Я любил эти деревянные сандалии. Я любил их из-за того, что я ходил на длинные расстояния утром и вечером… Я не думаю, что кто-то из вас. носил деревянные сандалии, но когда идешь в них, кажется, что кто-то идет за тобой, и хотя ты знаешь, что это твои сандалии издают шум, но кто знает… может быть стоит оглянуться. Хочется обтянуться и посмотреть, кто идет сзади. Прошли годы, прежде чем я научился не делать таких глупостей, и даже больше времени заняло, чтобы даже не думать о том, чтобы их делать.
Я сказал Масто: «Я всегда не соглашался даже с теми вещами, с которыми все легко соглашались».
Но говорить «да» пришло ко мне очень поздно. Я продолжал говорить «нет», «нет» до тех пор, пока «нет» не превратилось в «да» - но я не ожидал этого.
Это было отступлением. Фактически, вся эта серия бесед отступление, но я буду стараться возвращаться опять и опять к тому месту, с которого это отступление началось.
Я согласился. Масто и я пошли в дом премьер-министра. Я не знаю, сколько людей уважало Масто, потому что я не много знал о мире. Я спросил его но пути туда: «Ты назначил встречу?»
Он рассмеялся и ничего не сказал. Я сказал себе: «Если он не беспокоится, к чему беспокоится мне? Это не мое дело, я просто иду с ним».
Но ему не нужно было договариваться о встрече, это стало ясным, когда мы вошли в ворота. Полицейский упал к его ногам, говоря: «Масто Баба, ты не был здесь много месяцев, и мы хотим увидеть тебя. Иногда премьер-министру нужно твое благословение».
Масто рассмеялся, но ничего не сказал. Мы вошли. Секретарь прикоснулся к его ногам и сказал: «Вам нужно было просто позвонить, и мы послали бы вам машину премьер-министра. А кто этот мальчик?»
Масто сказал: «Я привез этого мальчика, чтобы представить его Джавахарлалу и никому больше. И, пожалуйста, помните: о нем не нужно никогда упоминать».
И хотя он очень заботился, все же мой принцип сработал. Я сказал вам, что в то мгновение, когда вы создаете друга, вы сразу же создаете врага. Если вы не хотите врагов, тогда забудьте о друзьях. Так поступают монахи, буддистские и христианские — забывая все об отношениях, дружбе и всем остальном, так чтобы не создавать врагов. Но просто не создавать врагов не может быть целью жизни.
Вы, должно быть, удивитесь, как удивился я - но не в этот день, а только после многих лет. В этот день для меня было невозможно узнать человека, сидящего в офисе и ждущего назначения. Я не слышал о нем тогда, но он выглядел очень невежественным. Я подумал, что он обладает властью. Я спросил Масто: «Кто этот человек?»
Масто сказал: «Забудь о нем, он немногого стоит. Это Морарджи Десаи».
Я сказал: «Он ничего стоит?»
Масто сказал: «Я имею в виду никакой реальной ценности. Конечно, он член кабинета министров, но взгляни на него: он очень злится, потому что пришло его время быть премьер-министром».
Но Масто был известен, и премьер-министр вызвал его первым, сказав Морарджи Десаи подождать. Это было оскорбительно, хотя и непреднамеренно сделано Джавахарлалом, но Морарджи, возможно, не забыл этого и по сей день. Он, возможно, не помнит маленького мальчика, но должно быть он помнит Масто. Масто производил на всех большое впечатление.
Мы вошли, и это заняло не пять минут, а, по крайней мере, полтора часа. И Морарджи Десаи должен был ждать. И это было для него слишком. Встреча была назначена ему, а кто-то еще, саньясин с маленьким мальчиком, прошел перед ним… и ему пришлось ждать полтора часа!
И в первый раз в моей жизни я удивился, потому что я был там. чтобы встретить не поэта, а политика. Я встретил поэта.
Джавахарлал не был политиком. И, конечно же, он не мог воплотить свои мечты в реальность. «Конечно же», потому что поэты всегда терпят неудачу. Даже в поэзии они терпят поражение. Они обречены на это, потому что они стремятся к звездам. Они не могут быть удовлетворены маленьким, конечным. Они хотят, чтобы все небо принадлежало им.
Все это меня совершенно смутило. Даже Джавахарлал мог видеть это, и он сказал: «Что случилось? Кажется, что мальчик шокирован».
Масто, даже не посмотрев на меня, сказал: «Я знаю этого мальчика. Вот почему я привел его сюда. Фактически, если бы это было в моей воле, я бы привел тебя к нему».
Теперь Джавахарлал был шокирован. Но он был человек огромной культуры. Он взглянул на меня снова, чтобы понять значение слов Масто. Мгновение мы смотрели друг другу в глаза, и затем оба рассмеялись. И он смеялся не как старик; но как ребенок. И он был очень красив, я и говорю это не просто так, потому что я видел тысячи прекрасных людей, но я могу сказать без преувеличения, что он был из них самым прекрасным и не только телом.
Это странно: мы говорили о поэзии, а Морарджи ждал снаружи. Мы говорили о медитации, а Морарджи ждал снаружи. Я все еще могу видеть эту сцену он, должно быть, курил. Фактически, в этот день и началась наша вражда. Конечно, не с моей стороны, я не имею ничего против него. Все, что его заботит - это просто глупо, недостойно быть против этого. Да, иногда над ним хороню посмеяться. Вот что я делал с его именем и с его уринотерапией - когда вы пьете свою мочу. Он в Америке проповедовал это. Никто не стал его спрашивать: пьет ли он свою мочу или чью-то еще — потому что, когда человек пьет мочу, это достаточное свидетельство того, что он выжил из ума. Так что теперь он может пить что угодно. А он был там и проповедовал.