Рухнет привычная уверенность в жизни, Нетленный Центр обретет соперника, и мир опять примется балансировать между двух мнений и вер.
— Дэн, — сказала Энн. — Поцелуй меня, пожалуйста, и пойдем в вертолет. А то Б.Д., чего доброго, начнет волноваться.
Глава 37
Возле дороги сидел человек и глядел вдаль, но глаза его были пусты. На нем были только брюки, обрезанные значительно выше колен. Длинные волосы свисали до плеч, спутанная борода была полна песка. Его кожа выгорела, он выглядел изможденным.
Мона Кэмпбел притормозила и вышла из машины. С минуту она рассматривала человека. Вряд ли он замечал ее, он выглядел совершенно потерянным и, казалось, жив только по привычке.
— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросила она.
Он вздрогнул и посмотрел в ее сторону.
— Что с вами? — спросила она. — Вам плохо?
— Плохо, — повторил он неожиданно резким голосом, — что значит — плохо? Вы умеете отличить, что плохо?
— Иногда, — сказала она. — Но не всегда, конечно.
— Если бы я остался, — вдруг запричитал он, — если бы молился усерднее, если бы выкопал такую яму, чтобы крест не падал…
Он затих и снова уставился в никуда. Только теперь она заметила мешок, который валялся подле него на земле. Мешок, похоже, был сделан из материи, которую он оторвал от своих брюк. Внутри мешка в беспорядке были свалены кусочки нефрита.
— Вы голодны? — спросила она, — Вы здоровы? Вы уверены, что вам не требуется помощь?
Господи, подумала она, зачем надо было останавливаться…
Человек еле заметно пошевелился, губы приоткрылись, словно он хотел что-то сказать, но передумал.
— Если вам не нужна помощь, то я поеду, — сказала она и повернулась, чтобы уйти.
— Подождите, — сказал он. Кэмпбел остановилась.
На нее смотрели воспаленные глаза.
— Скажите мне, — проговорил человек, — есть ли истина?
Она почувствовала, что вопрос не праздный.
— Думаю, да, — ответила она серьезно. — В математике, например.
— Я искал истину, — сказал он, — а нашел вот это. — Он пнул мешок, и пластины разлетелись по песку. — И что, так всегда? Вы ищете истину, а обнаруживаете идиотский приз. Но и эту подачку вы заберете, все лучше, чем ничего.
Она отвернулась. Он был безумен.
— Нефрит, — сказала она, — странно, один тут уже гонялся за нефритом…
— Вы не понимаете, — пробормотал он. Она покачала головой, очень желая уехать.
— Вы сказали, что истина есть в математике. Что же, по-вашему, Бог — математик?
— Не знаю, — сказала она. — Я остановилась лишь затем, чтобы спросить, не нужна ли вам помощь.
— Куда вам кому-то помочь, — ухмыльнулся он, — вы и себе-то помочь не сможете. Нам всем помогали когда-то. А теперь — нет. С этим уже ничего не поделать. Я знаю, я пробовал.
— Почему же, мягко произнесла она, — есть такое уравнение с одной забытой планеты…
Он приподнялся и пронзительно закричал:
— Нет пути, говорю вам! Нет! Существовал лишь один путь, а теперь и он не годится!
Она бросилась к машине. Там остановилась и посмотрела назад. Человек уже опустился на землю, но все еще глядел в ее сторону, и в глазах его читался неописуемый ужас.
Она попыталась что-то сказать, но слова застряли в горле.
И через разделявшее их расстояние он прошептал, словно это была тайна, которую он решился ей раскрыть:
— Мы покинуты, — прозвучал жуткий шепот. — Бог оставил нас.
Кимон
Последний джентльмен
Через тридцать лет, через многие миллионы написанных слов, наконец наступил день, когда он не смог написать больше ни строчки.
Ему больше нечего было сказать. Он все сказал.
Последняя из длинной серии книг, законченная несколько месяцев тому назад, должна была вот-вот выйти из печати, и он ощущал внутри себя такую пустоту, словно из него выпустили всю кровь.
Он сидел у окна в своем кабинете, ожидая визита сотрудника журнала новостей, и его взгляд вяло блуждал по большой лужайке с разбросанными по ней кустами бересклета, березками и жизнерадостными клумбами с тюльпанами. Он спрашивал себя, почему его так беспокоит мысль о неспособности писать дальше — ведь он и так уже сказал гораздо больше, чем основная масса его собратьев по перу. И он говорил обычно без иносказаний, со всей искренностью, пусть и в романизированной форме, и — по крайней мере, он надеялся на это — достаточно убедительно.
Сегодня он занимал в мировой литературе надежное, устойчивое положение. Поэтому он пытался убедить себя, что все идет к лучшему, что он может остановиться теперь, когда достиг вершины в своем искусстве. Это было несравненно правильнее, чем если бы он постепенно подошел к закату жизни, позволив туману старческого слабоумия ослабить блеск своего творчества.
И все же потребность писать дальше продолжала беспокоить его. У него было ощущение, что прекратить писать — это все равно что совершить предательство. Хотя он и не имел ни малейшего представления, кого он предавал таким образом. Среди его переживаний было еще нечто вроде чувства уязвленного самолюбия и, может быть, ощущения легкой паники, подобного тому, что испытывает человек, у которого внезапно резко ухудшилось зрение.
Но все это следовало считать просто глупостями. За тридцать лет, посвященных литературе, он достойно завершил труд целой жизни. И он совсем неплохо прожил эту жизнь. Не то чтобы слишком бурно или в чем-то легкомысленно, но так, что сейчас он с полным основанием мог испытывать чувство удовлетворения.
Он обвел взглядом рабочий кабинет, подумав при этом, насколько комната способна приобрести отпечаток личности живущего в ней: ряды переплетенных в кожу книг, сдержанная элегантность письменного стола из массивного дуба, пушистый ковер на полу, старые уютные кресла — каждый предмет обстановки создавал и укреплял уверенность в том, что он находится именно там, где и должен находиться.
Раздался стук в дверь.
— Войдите, — сказал Харрингтон.
Дверь открылась, и на пороге появился Адамс: согбенная фигура, белые как снег волосы. Идеальный образ старого верного слуги.
— Вас спрашивает господин из «Ситуации», сэр.
— Отлично, — бросил Харрингтон. — Просите его, пожалуйста.
«Отлично» было просто стандартным выражением, приличествующим обстоятельствам, потому что ему вовсе не хотелось видеть этого посланника прессы. Но договоренность о встрече была достигнута несколько недель тому назад, и сейчас ему не оставалось ничего другого, как примириться с визитом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});