— Идут! Борись, брат! Мужайся.
Мы поцеловались, схватили кирпичи и осыпали ими черную толпу врагов, глухо шумевшую внизу.
— Сдавайтесь! — крикнули они.
— Ни за что! — отвечал я, высовываясь. — Лучше смерть, чем позор.
Извозчик прищурился и бросил в них кирпичом; потом сел под колокол и сразу, как мертвый, уснул.
— Борись, Петя, — посоветовал я, прилег у окна и положил голову на какую-то скамеечку.
Что было дальше — не помню.
* * *
Если бы все случившееся произошло глухою ночью, когда осенний ветер дует в трубы и темные силы справляют свой дикий шабаш, туманя и мороча человека, сбитого ими с толку, — это еще было бы допустимо.
Но как могло случиться среди бела дня то, что рассказано выше, я до сих пор не могу объяснить.
И стоим мы теперь с моим другом извозчиком, недоумевающие, с пальцами, положенными на полураскрытые уста, и с тоской спрашиваем:
— За что? На два месяца? За что же, Господи?
Петухов
Муж может изменять жене сколько угодно и все-таки будет оставаться таким же любящим, нежным и ревнивым мужем, каким он был до измены.
Назидательная история, случившаяся с Петуховым, может служить примером этому.
Петухов начал с того, что, имея жену, пошел однажды в театр без жены и увидел там высокую красивую брюнетку. Их места были рядом, и это дало Петухову возможность, повернувшись немного боком, любоваться прекрасным мягким профилем соседки.
Дальше было так: соседка уронила футляр от бинокля — Петухов его поднял; соседка внимательно посмотрела на Петухова — он внутренне задрожал сладкой дрожью; рука Петухова лежала на ручке кресла — такую же позу пожелала принять и соседка… А когда она положила свою руку на ручку кресла — их пальцы встретились.
Оба вздрогнули, и Петухов сказал:
— Как жарко!
— Да, — опустив веки, согласилась соседка. — Очень. В горле пересохло до ужаса.
— Выпейте лимонаду.
— Неудобно идти к буфету одной, — вздохнула красивая дама.
— Разрешите мне проводить вас.
Она разрешила.
В последнем антракте оба уже болтали как знакомые, а после спектакля Петухов, провожая даму к извозчику, взял ее под руку и сжал локоть чуть-чуть сильнее, чем следовало. Дама пошевелилась, но руки не отняла.
— Неужели мы так больше и не увидимся? — с легким стоном спросил Петухов. — Ах! Надо бы нам еще увидеться.
Брюнетка лукаво улыбнулась:
— Тссс!.. Нельзя. Не забывайте, что я замужем.
Петухов хотел сказать, что это ничего не значит, но удержался и только прошептал:
— Ах, ах! Умоляю вас — где же мы увидимся?
— Нет, нет, — усмехнулась брюнетка. — Мы нигде не увидимся. Бросьте и думать об этом. Тем более что я теперь каждый почти день бываю в скетинг-ринге.
— Ага! — вскричал Петухов. — О, спасибо, спасибо вам.
— Я не знаю — за что вы меня благодарите? Решительно недоумеваю. Ну, здесь мы должны проститься! Я сажусь на извозчика.
Петухов усадил ее, поцеловал одну руку, потом, помедлив одно мгновение, поцеловал другую.
Дама засмеялась легким смехом, каким смеются женщины, когда им щекочут затылок, — и уехала.
Когда Петухов вернулся, жена еще не спала. Она стояла перед зеркалом и причесывала на ночь волосы.
Петухов, поцеловав ее в голое плечо, спросил:
— Где ты была сегодня вечером?
— В синематографе.
Петухов ревниво схватил жену за руку и прошептал, пронзительно глядя в ее глаза:
— Одна?
— Нет, с Марусей.
— С Марусей? Знаем мы эту Марусю!
— Я тебя не понимаю.
— Видишь ли, милая… Мне не нравятся эти хождения по театрам и синематографам без меня. Никогда они не доведут до хорошего!
— Александр! Ты меня оскорбляешь… Я никогда не давала повода!!
— Э, матушка! Я не сомневаюсь — ты мне сейчас верна, но ведь я знаю, как это делается. Ха-ха! О, я прекрасно знаю вас, женщин! Начинается это все с пустяков. Ты, верная жена, отправляешься куда-нибудь в театр и находишь рядом с собой соседа, этакого какого-нибудь приятного на вид блондина. О, конечно, ты ничего дурного и в мыслях не имеешь. Но, предположим, ты роняешь футляр от бинокля или еще что-нибудь — он поднимает, вы встречаетесь взглядами… Ты, конечно, скажешь, что в этом нет ничего предосудительного? О да! Пока, конечно, ничего нет. Но он продолжает на тебя смотреть, и это тебя гипнотизирует… Ты кладешь руку на ручку кресла и — согласись, это очень возможно — ваши руки соприкасаются. И ты, милая, ты (Петухов со стоном ревности бешено схватил жену за руку) вздрагиваешь, как от электрического тока. Ха-ха! Готово! Начало сделано!! «Как жарко», — говорит он. «Да, — простодушно отвечаешь ты. — В горле пересохло…» — «Не желаете ли стакан лимонаду?» — «Пожалуй…»
Петухов схватил себя за волосы и запрыгал по комнате. Его ревнивый взгляд жег жену.
— Леля, — простонал он. — Леля! Признайся!.. Он потом мог взять тебя под руку, провожать до извозчика и даже — негодяй! — при этом мог добиваться: когда и где вы можете встретиться. Ты, конечно, свидания ему не назначила — я слишком для этого уважаю тебя, но ты могла, Леля, могла ведь вскользь сообщить, что ты часто посещаешь скетинг-ринг или еще что-нибудь… О, Леля, как я хорошо знаю вас, женщин!!
— Что с тобой, глупенький? — удивилась жена. — Ведь этого же всего не было со мной…
— Берегись, Леля! Как бы ты ни скрывала, я все-таки узнаю правду! Остановись на краю пропасти!
Он тискал жене руки, бегал по комнате и вообще невыносимо страдал.
Первое лицо, с которым встретился Петухов, приехав в скетинг-ринг, была Ольга Карловна, его новая знакомая.
Увидев Петухова, она порывистым искренним движением подалась к нему всем телом и с криком радостного изумления спросила:
— Вы? Каким образом?
— Позвольте быть вашим кавалером?
— О да. Я здесь с кузиной. Это ничего. Я познакомлю вас с ней.
Петухов обвил рукой талию Ольги Карловны и понесся с ней по скользкому блестящему асфальту.
И, прижимая ее к себе, он чувствовал, как часто-часто под его рукой билось ее сердце.
— Милая! — прошептал он еле слышно. — Как мне хорошо…
— Тссс… — улыбнулась розовая от движения и его прикосновений Ольга Карловна. — Таких вещей замужним дамам не говорят.
— Я не хочу с вами расставаться долго-долго. Давайте поужинаем вместе.
— Вы с ума сошли! А кузина! А… вообще…
— «Вообще» — вздор, а кузину домой отправим.
— Нет, и не думайте! Она меня не оставит!
Петухов смотрел на нее затуманенными глазами и спрашивал:
— Когда? Когда?
— Ни-ког-да! Впрочем, завтра я буду без нее.
— Спасибо!..
— Я не понимаю, за что вы меня благодарите?
— Мы поедем куда-нибудь, где уютно-уютно. Клянусь вам, я не позволю себе ничего лишнего!!
— Я не понимаю… что вы такое говорите? Что такое — уютно?
— Солнце мое лучистое! — уверенно сказал Петухов.
Приехав домой, он застал жену за книжкой.
— Где ты был?
— Заезжал на минутку в скетинг-ринг. А что?
— Я тоже поеду туда завтра. Эти коньки — прекрасная вещь.
Петухов омрачился.
— Ага! Понимаю-с! Все мне ясно!
— Что?
— Да, да… Прекрасное место для встреч с каким-нибудь полузнакомым пройдохой. У-у, подлая!
Петухов сердито схватил жену за руку и дернул.
— Ты… в своем уме?
— О-о, — горько засмеялся Петухов, — к сожалению, в своем. Я тебя понимаю! Это делается так просто! Встреча и знакомство в каком-нибудь театре, легкое впечатление от его смазливой рожи, потом полуназначенное полусвидание в скетинг-ринге, катанье в обнимку, идиотский шепот и комплименты. Он — не будь дурак — сейчас тебе: «Поедем куда-нибудь в уютный уголок поужинать». Ты, конечно, сразу не согласишься…
Петухов хрипло, страдальчески засмеялся.
— Не согласишься… «Я, — скажешь ты, — замужем, мне нельзя, я с какой-нибудь дурацкой кузиной!» Но… змея! Я прекрасно знаю вас, женщин, — ты уже решила на другой день поехать с ним, куда он тебя повезет. Берегись, Леля!
Растерянная, удивленная жена сначала улыбалась, а потом, под тяжестью упреков и угроз, заплакала.
Но Петухову было хуже. Он страдал больше жены.
Петухов приехал домой ночью, когда жена уже спала.
Пробило три часа.
Жена проснулась и увидела близко около себя два горящих подозрительных глаза и исковерканное внутренней болью лицо.
— Спите? — прошептал он. — Утомились? Ха-ха. Как же… Есть от чего утомиться! Страстные, грешные объятия — они утомляют!!
— Милый, что с тобой? Ты бредишь?
— Нет… я не брежу. О, конечно, ты могла быть это время и дома, но кто, кто мне поклянется, что ты не была сегодня на каком-нибудь из скетинг-рингов и не встретилась с одним из своих знакомых?! Это ничего, что знакомство продолжается три-четыре дня… Ха-ха! Почва уже подготовлена, и то, что ты говоришь ему о своем муже, о доме, умоляешь его не настаивать, — это, брат, последние жалкие остатки прежнего голоса добродетели, последняя никому не нужная борьба…