Читать интересную книгу Дипломатия Франклина Рузвельта - Анатолий Уткин

Происходит своеобразное тектоническое смещение. Немцы остановлены под Курском. Возникает передышка и - впервые - благоприятные перспективы для продвижения на Запад. В этой ситуации, говоря уже не с позиции слабости, советское руководство ответило на американское предложение о встрече согласием. Тому было много причин, но одна из важнейших - опасения в плане напряженного состояния коалиционных отношений и явное стремление прервать традицию англосаксонских союзников решать основные вопросы между собой. Ответ Сталина поступил к Рузвельту 8 сентября. В нем содержалось согласие на встречу министров иностранных дел в октябре в Москве и предложение встретиться "большой тройке" в Иране в ноябре - декабре 1943 года. Рузвельт долго сопротивлялся встрече именно в иранской столице. Окончательное решение вопроса было поручено государственному секретарю Хэллу, который отправился в Москву на трехстороннюю встречу министров иностранных дел. Чтобы повысить престиж государственного секретаря, Рузвельт выполнил его давнее скрытое желание - уволил заместителя госсекретаря С. Уэллеса, свою верную руку в госдепартаменте. Воодушевленный Хэлл (У. Черчилль называл его "галантный старый орел") впервые сел на самолет и приземлился в Москве.

Но инерция "Квадранта" (участие в послевоенном устройстве мира с позиции преобладающей силы) давала о себе знать в американской дипломатии. Готовя К. Хэлла к поездке в Москву, Рузвельт приказал, в случае если советская сторона поднимет вопрос о послевоенных границах, "сохранять молчание и видимость невежества". Напомним, что прошло лишь несколько недель после крупнейшей во второй мировой войне танковой битвы у Прохоровки. Жесткость США в этот момент особенно красноречива.

Позиция президента являлась тем более многозначительной, что она была занята в период, когда соперники - республиканцы в немалой мере изменили свои взгляды в пользу улучшения отношений с СССР. В апреле 1943 года конкурент Рузвельта от республиканской партии У. Уилки опубликовал ставшую бестселлером (было продано более миллиона экземпляров) книгу "Один мир", в которой подчеркивалась идея конструктивного и компромиссного участия Америки в послевоенном урегулировании. Молодой политик - демократ У. Фулбрайт убеждал Рузвельта в июне 1943 года: если администрация не прояснит свои послевоенные планы, то вопрос о внешней политике будет самым слабым пунктом демократов на ноябрьских выборах. Но Рузвельт не вступил в соревнование с проектом У. Уилки. Сейчас мы можем однозначно сказать, что либерализм Уилки не соответствовал геополитическим представлениям Рузвельта на период лета 1943 года.

Московская конференция министров иностранных дел трех великих держав, состоявшаяся в октябре 1943 года, имела, вопреки мрачным предсказаниям, определенный успех. Идя навстречу западным союзникам, СССР предложил образовать трехстороннюю комиссию для подготовки создания всемирной организации - это было даже более серьезным шагом, чем предполагавшаяся Рузвельтом декларация о намерениях по данному вопросу. Боясь "всколыхнуть" бывших изоляционистов в своей стране, Рузвельт предпочел ограничиться неформальными закулисными переговорами на эту тему.

В Москве Хэлл убедился, что советское руководство интересует прежде всего облегчение военного бремени, лежащего на стране, - открытие второго фронта. Английскую делегацию на этой встрече более всего интересовали вопросы мирного урегулирования с Италией - здесь была затронута "болевая точка" англичан - обеспечение связей с отдельными частями империи через Восточное Средиземноморье. Хэлл в Москве, а Рузвельт в Вашингтоне едва могли скрыть улыбку - их-то интересовали не сиюминутные дела, не проблемы конфликта, который, по их мнению, уже был решен. Действуя согласно инструкциям Рузвельта, Хэлл зондировал почву создания института "четырех полицейских". Он был занят выработкой декларации четырех великих держав (трое представленных плюс Китай) о послевоенном мировом устройстве. Главным в этой декларации было обещание четырех "грандов" осуществлять взаимные консультации, обещание создать механизм по поддержанию "закона и порядка".

Преследуя цель скрепить союзническое сотрудничество и приблизить день открытия "второго фронта", советская сторона согласилась подписать указанную декларацию, а в последний день пребывания Хэлла в Москве Сталин поразил его обещанием выступить против Японии после победы над Германией. Нетрудно представить себе, что Сталин хотел сближения с важнейшим союзником, он желал концентрации усилий Америки на европейском направлении, экстренной помощи посредством ленд-лиза и начала боевых действий во Франции. Государственный секретарь немедленно известил президента об обещании Сталина.

Все эти новости с "русского фронта" американской дипломатии, поступившие в период начавшихся серьезных обсуждений будущего, в значительной мере повлияли на взгляды Рузвельта. Он характеризует дух московской конференции как "изумительно хороший", создающий "психологию превосходного настроения". Перед журналистами он высказался так: "Московские решения развеяли предсказания циников, полагавших, что переговоры будут окутаны туманом недоверия и ничего не дадут".

В финальном докладе президенту Гарриман писал, что "признание великими державами Китая показывает, что они действительно удовлетворены ходом событий и готовы сделать важные уступки ради более интимного характера отношений с нами".

С высоты пройденных лет ясно, что найденная общая почва в переговорах с советскими руководителями ослабила первоначальную жесткость президента. Теперь перед ним не стояла как первостепенная задача скорейшего укрепления Китая в качестве противовеса СССР. Потеряли основание страхи, что СССР воспользуется занятостью США на Тихом океане для получения доминирующих позиций в Европе. Одно подобное соображение уже смягчало направленность американской дипломатии на некоторую конфронтацию. В этом плане московскую конференцию, безусловно, следует считать успехом союзной дипломатии.

Заметим, что на столе Рузвельта лежал датированный октябрем 1943 года доклад начальника ОСС (Отдела стратегических служб) У. Донована, в котором давалась определенно оптимистическая оценка советских намерений в Европе. Американская разведка считала, что СССР склонен к договоренностям, не питает сепаратных намерений, может быть лояльным партнером.

После несомненного успеха "разведки боем" на московской конференции Рузвельт хотел лично удостовериться, что дела на важнейшем участке его дипломатической борьбы идут в нужном направлении. Рузвельт постарался изменить место встречи (Сталин предлагал Тегеран): Каир или Багдад были для него предпочтительнее. В переписке он ссылался на необходимость быть ближе к Вашингтону, когда там происходит сессия конгресса, напоминал, что ему приходится покрывать расстояние в десять раз большее, чем Сталину. Двадцать первого октября Рузвельт прощупал, как будет действовать жесткий подход: "Я не могу выехать в Тегеран". Предложением президента было встретиться в Басре, на берегу Персидского залива. "Если вы, я и мистер Черчилль не сумеют ныне договориться из-за нескольких сот миль, это обернется трагедией для будущих поколений". В конечном счете решающим оказалось то обстоятельство, что Рузвельт, обдумывающий мировую диспозицию сил и готовящий дипломатический ответ на вопросы столь обещающего для Америки завтрашнего дня, оказался больше заинтересованным во встрече и потому уступил советской стороне.

Сталин ожидал от встречи прежде всего выполнения западными союзниками затянувшегося обещания открыть "второй фронт". Что еще мог он получить на встрече со столь часто советовавшимися между собой в этом году американцами и англичанами? Сталин заявил, что в конечном счете он может "подождать до весны". Рузвельт, в отличие от Сталина, в данном случае не мог ждать до весны. Восьмого ноября телеграмма Рузвельта уведомила Сталина, что географические маневры окончены и президент направляется в Тегеран.

На этом этапе осуществления союзнической дипломатии у Рузвельта появилась довольно любопытная идея совместного с СССР военного планирования. Еще не будучи уверен во встрече в Тегеране, он предложил Черчиллю встретиться вдвоем в Северной Африке и пригласить туда Молотова вместе с советской военной миссией, делегированной советским генштабом. Именно этого Черчилль боялся более всего. До сего момента лишь англичане были допущены на высшие военные советы американцев, они были привилегированными ближайшими союзниками и не желали терять своего положения ни сейчас, ни в грядущие годы. Черчилль категорически выступил против "идеи приглашения советского военного представителя для участия в заседаниях наших объединенных штабов... Этот представитель заблокирует все наши дискуссии... 1944 год полон потенциальных опасностей. Крупные противоречия могут проявиться между нами, и мы можем взять неверный поворот. Или мы снова пойдем к компромиссу и рухнем между двумя стульями. Единственная надежда заключается в созданном климате доверительности между нами... Если этот климат исчезнет, я полон отчаяния за ближайшее будущее". Рузвельт, не желая отчуждения англичан в момент ключевых встреч с русскими, отошел от идеи военных консультаций, хотя, нет сомнения, они были бы тогда очень полезными в любом случае. Ситуация на фронтах требовала такой координации. Что ж, военная необходимость вошла в противоречие с дипломатической стратегией (в данном случае англичан). Рузвельт сожалел о неудавшемся. Он говорил в эти дни, что присутствие русского генерала на совещаниях было бы лучшим способом укрепить доверие советской стороны к союзникам на решающей фазе войны и дипломатии. "Они бы больше не чувствовали, что их обводят вокруг пальца".