его губ.
Он внимательно исследует взглядом лицо ведьмы, будто тоже видит впервые.
— А ты бежал?
— Я летел очертя голову.
Невинное предложение выбивает последние остатки разума и ненависти из рыжеволосой головы. В реальности они наверняка продолжат войну, терзая души друг друга. Но почему нельзя дать волю самым потайным желаниям во сне и просто попытаться… ослепиться им? Полностью и бесповоротно полюбить его. Всего лишь один раз.
— С трудом верится, — хмыкает Эсфирь.
Отдалённые звуки колыбельной в её голове усиливались, будто кто-то напевал мелодию в реальности.
— Можно я сделаю одну вещь?
От робкого вопроса перехватывает дыхание.
— К-какую?
Она не успевает толком осознать, насколько несвойственная ей интонация проскочила в голосе, как сильные мужские руки притягивают к себе. Сердце остервенело бьётся, а приятное тепло разливается по телу. Видар невесомо касается губами макушки Эсфирь.
— Надо же, — слишком жаркое, неестественное для Пятой Тэрры дыхание, обжигает кудряшки. — Сон дал мне тебя обнять.
— Я… Я не хочу просыпаться, — тихо шепчет Эсфирь ему в шею, стараясь сконцентрироваться на теплоте кожи и убежать от назойливой мелодии.
Видар начинает покачиваться с ней из стороны в сторону, словно убаюкивая. Правая рука перемещается на грудную клетку Эсфирь, чувствуя бешенное сердцебиение.
— И не надо, — его тихая усмешка убаюкивает разум, задвигая усилившиеся звуки колыбельной в самый дальний ящик памяти. — Эффи…
— Да? — она отвечает едва слышно, заколдованная тем, что он назвал её по имени. В первый раз.
— Отдай мне своё сердце, — сладко протягивает Видар.
— Оно уже тво…
Звук колыбельной резко прекращается. Она чувствует, как кто-то в реальности прикладывает ладонь к месту, где огнём на ребре высечено «шлюхакровавогокороля».
Зрачки Эсфирь расширяются. Король никогда не называл её имени. Намеренно избегал этого, будто скажи он имя хоть раз, то сразу же отправится в могилу.
Эсфирь неаккуратно отодвигается от Видара, внимательно всматриваясь в черты лица. Его зрачки расширились, брови чуть хмурились, скулы застыли в напряжении. Она будто смотрела в зеркало…
— Кто ты такой? — резко спрашивает она.
На лицо Видара падает тень опасной усмешки.
— Я что-то сделал не так, Эффи?
— Да. Назвал по имени. Дважды. Кто ты?
Эсфирь хочет ухватиться за лацкан тёмно-изумрудного камзола, но проваливается в темноту.
Она резко распахивает глаза. Не сразу понимает, что с губ срывается напряжённый выдох. Снова. Демонов сон снова ей снился. Четвёртый день подряд.
Эсфирь, против собственной воли, прикладывает руку к левому ребру. Она знала, что три слова с её кожи исчезли ещё в первый день, но до сих пор чувствовала жар от них. Похоже, треклятые буквы отпечатались на сердце.
— Эффи-Лу, как ты? — тихий холодный голос Брайтона разнёсся по покоям ведьмы, словно кто-то расколол ледник.
Он, с видом провинившегося щенка, стоял в дверях.
Действительно, как она? Переполненная эмоциями. Подавленная, как физической, так и душевной болью. Почти не живая. Наблюдающая один и тот же сон снова и снова, на протяжении нескольких дней. Цепляющаяся за нарисованное небо над головой из последних сил, слушающая каждую ночь, сквозь кошмар, мотив родной колыбельной с надеждой, что проснётся дома. Её тело и душу лечили и восстанавливали, но сердце нет… Никому не было до него дела, потому что никто не знал об его существовании.
— Будто я снова маленькая беспомощная девочка, что бежит по льду, — хмыкает в ответ Эсфирь. — То бишь, со мной всё хорошо, братец. Планирую сегодня проводить тебя и навестить короля.
Они вернулись победителями около четырёх дней назад. Сейчас жалостливыми глазами на неё смотрел не просто Король Пятой Тэрры. Теперь он прибрал к своим рукам ровно половину Третьей. Два короля произвели раздел в тот же вечер. Как Видар и обещал, он практически не тронул население. Пострадали лишь те, кто были не согласны с его властью или присягали военной службой прошлому королю.
Эсфирь слабо усмехается. Или имели честь быть Верховной.
То, что произошло на поле боя — слишком быстро стёрлось из зоны внимания Видара. Он ни разу не справился ни о здоровье Советницы, ни о самочувствии, ни о желании убить его. Просто растворился в собственном замке, не принуждая даже к общему столу. Будто бы обесценил всё то, что она сделала ради него. Выбросил поломанную игрушку.
Но Эсфирь ещё помнила адскую физическую боль от пыток, от терновых нитей, как выла её душа; помнила, как тяжело было моргать на том поле, не то чтобы стоять; помнила, как сложно ей далось окутать огнём огромный участок; чувствовала каждую ведьму, что загубила собственной рукой. Она должна была защищать их, а не давать на растерзание королю-кукловоду. Самовлюблённому индюку, что каждую ночь являлся во сне и ни разу в реальности, чтобы извиниться за то, что не поставил в известность о планах, поблагодарить за службу или просто-напросто ещё раз получить по лицу.
Чаще всего приходили его Поверенные. И если порывы Себастьяна ещё хоть как-то объяснялись его характером — тот и извинялся, и взахлёб рассказывал о состоянии дел, и порывался вытащить её в сад, чтобы развеяться, то близнецы, что частенько приходили с ним — стали для Эсфирь открытием. Файялл справлялся о самочувствии и нежелании выходить из покоев, восхищался её стойкостью и выносливостью в сражении, а Изекиль… старалась не грубить. А если и порывалась, то Файялл тут же осекал. Эсфирь даже прониклась великаном. Это не было началом дружбы. Эсфирь знала, что дружба, как и любовь, не должна начинаться с жалости, а потому фокусировалась лишь на Себастьяне.
Ей не хватало только Паскаля, которого Король Пятой Тэрры отправил домой вместе с армией. Сам же Брайтон планировал отбыть сегодня.
— Ты уверенна, что всё хорошо? Выглядишь очень уставшей… Душа больше не болит?
— Брайтон, ты каждый день задаёшь мне одни и те же вопросы. Прекрати, — Эсфирь растягивает губы в слабой улыбке, а затем слегка щёлкает пальцами.
Шёлк чёрного платья струится по её телу, стирая домашний камзол в пыль.
— Что хочешь узнать у него?
Брайтон делает несмелые шаги в глубь комнаты, к клетке с фамильяром.
— Всё, что не можешь рассказать мне ты, по понятным нам причинам, — хмыкает она, опираясь спиной на балконную арку. В уголках глаз блестят слёзы. Она поспешно отворачивается в сторону, стараясь не показать их брату. — Знаешь, как меня это выводит из себя! Вы все что-то, да знаете. И демон бы с этими Поверенными, но вы. Вы мои братья… Нет, я понимаю! Я понимаю, в каком мы положении. Я знаю, что должна была убить свою семью, превратиться в холодный безэмоциональный кусок глыбы, испотрошить вас, чтобы моё сердце не