– Погоди! – крикнул я. – У нас с Гертой есть кое-что, что могло бы оказаться вам полезно.
– И что же это?
– Время тяжело тянется в этом мире, – пояснил я. – Здесь достаточно еды и питья, но очень мало развлечений. Мы с моей женой танцоры, искусные в восхитительных плясках моей родной Испании. Мы будем вас развлекать.
Эрика позабавило это предложение.
– Хорошо, – сказал он. – Покажите, как вы пляшете. Мы отложим казнь на несколько минут и полюбуемся, насколько лихо вы горазды притоптывать или насколько убого спотыкаться.
И мы с Гертой задали представление, выкупая свою жизнь. Должен заметить, оно и впрямь было недурным. Ежели где-то не хватало тонкости, мы это более чем возместили отчаянной яростью. Герта все хорошо запомнила, и мы сплясали несколько хот, затем несколько разных севильян и, наконец, таинственную сегидилью, которая никогда не оставляла зрителей равнодушными. В конце концов викинги зааплодировали и согласились сохранить нам жизнь.
Миновала та кровопролитная ночь, и оказалось, что викинги довольно славные ребята. Мы с Гертой свободно передвигались по их владениям, и жизнь скоро вошла в свою колею. День проходил за днем, и не случалось ничего примечательного, пока, примерно две недели спустя, с одного из охранных постов не привели нескольких пленников.
– Мы застигли их у нашего грейлстоуна, – сказал дозорный.
Я присутствовал при допросе. Услышав, как они переговариваются по-испански, я встрепенулся. Среди прочих лиц было одно, которое я узнал.
– Гонсало! – вскричал я.
Ибо то и впрямь был мой старый капитан Гонсало Писарро, брат Франсиско Писарро, одно время управлявший Перу.
– Здорово, Родриго, – сказал мне Гонсало. Он держался холодно, несмотря на свое отчаянное положение: высокий, отлично сложенный мужчина с большим ястребиным носом и острыми темными глазами. – Что ты здесь делаешь?
– Я здесь неплохо устроился и живу, – сообщил ему я. – Я танцор, Гонсало, и предлагаю тебе заняться тем же. Насколько мне помнится, у тебя когда-то славно выходили хота и сапатеадо и ты мог исполнить вдобавок кое-что из плясок Южной Америки, пусть не так хорошо, как Франсиско.
Гонсало Писарро немедленно спросил меня, не встречал ли я его брата, которого он разыскивал. И был разочарован, когда я ему ответил, что нет. Что до того, чтобы стать танцором, то сперва он осмеял мое предложение. Для него, одного из первых конквистадоров, завоевателя Кито и прочих прославленных краев, на короткое время полного хозяина в Перу после убийства его брата Франсиско, это показалось шагом вниз. Он поклялся, что предпочтет умереть, сохранив честь незапятнанной. Но то было лишь пустозвонство. Когда подошло время делать выбор, он сам представился Эрику Длинная Рука как танцор – вроде нас, только еще лучше. И так убедительно хвастался, что ему дозволили присоединиться к нам с Гертой.
Было ясно, что ему понадобится партнерша, и он отыскал ее, не теряя много времени. Он подцепил русскую женщину, которую недавно приняли в этом викингском поселении. Ее звали Катрина, и она была отчасти цыганского происхождения, темноглазая, с буйной гривой – красавица, которая вполне могла явиться из Кордовы или Херес-де‑ла‑Фронтеры, – насколько это касалось внешности. Она была проворна и легконога и очень быстро усваивала новые танцы. Они с Гонсало непрерывно ссорились с самой встречи, ибо Гонсало был изрядный козел и чуть что приглядывался к очередной медлительной скандинавской милашечке. Но они с Катриной, похоже, пришлись друг другу по вкусу, вопреки этому, а возможно, даже и благодаря. Как бы то ни было, отношения их, судя по всему, устраивали обоих.
Теперь, когда плясали две пары, дело пошло веселее, а вскоре добавился еще один танцор – Педро Альмарго. Этот старый товарищ Гонсало был ему первым врагом в тревожные дни в Андах, когда центральная Южная Америка стала призом, за который бились и который вырывали друг у друга разные конквистадоры. Более того, Гонсало казнил Альмарго, когда захватил Кито, за что теперь принес извинения. Альмарго ответил, что не держит обиды по поводу столь пустяшного происшествия. Сейчас куда важнее то, что впереди. И он стал усердно учиться танцам с новой партнершей, маленькой и трепетной провансалочкой из Экса.
Затем и другие испанцы из конквистадорских дней нашли к нам дорогу, ибо молва в Мире Реки разлеталась быстрее, чем птицы. Пришли Альберто Тапиа и братья Вальдавиа, завоевывавшие Чили, и Себастьян Ромеро, служивший у Бальбоа. Путь в нашу Оксенстьерну отыскал даже бравый Эрнандо де Сото. Примкнули к нам и представители иных народов, и что важно – Бронислава из России, которая привела своего брата; она утверждала, что брат был прославленным танцором своего времени. Звали его Вацлав Нижинский.
Этот Нижинский оказался странным и угрюмым созданием, упорно твердившим, что больше он не танцует, но предложившим стать нашим хореографом, то есть обеспечить всю труппу номерами, которые будут исполняться совместно. Сперва он мне не особенно понравился: на вид ни рыба ни мясо, с длинным черепом и диковинными, изящными, по-женски нежными движениями. Он был весьма силен, но большой чудак и вечно сторонился людей. Он становился крайне бдительным, когда кто-нибудь новый приходил в Оксенстьерну.
– Кого ты ищешь? – спросил я его однажды.
– Не спрашивай. Лучше даже не называть его имя.
– Да будет, Вацлав, имена не жгутся.
– Как бы он здесь не объявился.
– Неужели он настолько дьявол, что его и назвать нельзя?
– Самый жуткий из всех возможных. Он завладел моей душой давным-давно и непременно вернется, чтобы заполучить ее опять.
Я узнал у Брониславы, что он ссылался на некоего Дягилева, который был балетным импресарио во времена, когда все они жили – в конце девятнадцатого столетия и начале двадцатого. Под началом этого Дягилева Нижинский удостоился своих величайших триумфов в «Видении Розы», «Щелкунчике», «Сильфиде» и многих других постановках. Он был ведущим танцором в труппе, а сама труппа пользовалась мировой известностью.
– Так что же там было неладно? – спросил я. – На что Вацлав хотел бы пожаловаться?
Бронислава покачала головой, и ее взгляд устремился вдаль.
– Да было что-то в Сергее Дягилеве, что-то жуткое и ненормальное. Он никому передохнуть не давал. Но дело не в этом. Балетные танцоры привыкли к тяжелой работе. Здесь что-то другое. Я только и могу назвать это дьявольским. Он страшил Вацлава и в конечном счете довел до безумия.
Каким-то образом, даже если учесть, что миллионы, а то и миллиарды людей возрождались в Мире Реки, я понял, что Дягилев найдет Нижинского. И поэтому меня не удивило, когда однажды в Оксенстьерну прибыла новая группа людей. То были путешественники и торговцы, явившиеся из дальних краев. Они имели кое-что для продажи – мешки из сушеной рыбьей кожи, многое другое из рыбы, а также доски, грубо отесанные, выпиленные из огромных железных деревьев. Доски пришли из некоего места, расположенного ниже по Реке, где существовали железные орудия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});