Читать интересную книгу Полное собрание сочинений и письма. Письма в 12 томах - Антон Чехов

{02185}

Прошу снисхождения!! Сюжет "Степи" незначителен; если она будет иметь хоть маленький успех, то я положу ее в основание большущей повести и буду продолжать. Вы увидите в ней не одну фигуру, заслуживающую внимания и более широкого изображения. Пока писал, я чувствовал, что пахло около меня летом и степью. Хорошо бы туда поехать! Ради бога, дорогой мой, не поцеремоньтесь и напишите, что моя повесть плоховата и заурядна, если это действительно так. Ужасно хочется знать сущую правду. Если редакция найдет ее годной для "Вестника", то я очень рад служить ей и ее читателям. Похлопочите, чтобы моя "Степь" вся целиком вошла в один номер, ибо дробить ее невозможно, в чем Вы сами убедитесь по прочтении. Попросите оставить для меня несколько оттисков. Я хочу послать Григоровичу, Островскому... Насчет аванса у нас уже был разговор. Скажу еще только, что чем раньше я получу его, тем лучше, ибо я зачах, как блоха в вейнбергском анекдоте. Если издательница спросит о цифре гонорара, то скажите ей, что я полагаюсь на ее волю, в глубине же души, грешный человек, мечтаю о двухстах за лист. Простите за беспокойство. Авось, коли живы будем, судьба даст мне счастливый случай отплатить Вам хорошей услугой! "Степь" писана на отдельных четвертухах. Когда получите посылку, обрежьте ниточки. Прощайте и будьте счастливы. Я отдыхаю. Завтра побегу к Островскому. Кланяйтесь Вашей семье и Щеглову. Душевно преданный дебютант Антуан Чехов. Моя "Степь" похожа не на повесть, а на степную энциклопедию.

{02186}

365. М. В. КИСЕЛЕВОЙ 3 февраля 1888 г. Москва. 3 февр. Многоуважаемая Мария Владимировна!! Ставлю два восклицательных знака от злости. Вы согласились работать у Сысоихи за 30 рублей, да еще попросили вычесть из гонорара за журнал! Вы отослали свою (судя по словам Михайлы) прелестную повестушку Владимиру Петровичу для передачи в какой-то литературный "Рылиндрон"! Покорнейше Вас благодарю! Очень Вами благодарен! Делайте теперь, что хотите, обесценивайте литературный труд, сколько угодно, ублажайте белобрысых Истоминых и медоточивых Сысоих, посылайте свои повести хоть в "Странник" или в "Тульские ведомости", я же воздержусь от советов и указаний. Если моя маленькая опытность не имеет цены, а доброжелательство мое не заслуживает доверия, то мне остается только посыпать пеплом главу и хранить гробовое молчание. Я утомлен до мозга костей. Вчера окончил, а сегодня послал повесть, которую Вы увидите в мартовской книжке "Северного вестника". Многое Вам в ней понравится, а многое очень не понравится. Во всяком случае увидите, сколько сока и напряжения пошло на нее. Давно уж в толстых журналах не было таких повестей; выступаю я оригинально, но за оригинальность мне достанется так же, как за "Иванова". Разговоров будет много. Написал я около пяти печатных листов. Запросил по двести за лист и непременным условием поставил - деньги вперед! Написал в редакцию, чтобы мне выслали журнал, но не попросил, чтобы за него вычли из гонорара. Как живут Василиса и Коклюш? Счастливцы, скоро весна! После каторжной работы над повестью я гуляю сегодня и буду гулять завтра. Откровенно говоря, никак не могу понять, о каком таком благоразумии моем Вы упоминаете в письме к Ма-Пе. Вы и Ваш супруг стали в последнее время что-то очень часто прохаживаться насчет моих умственных способностей. Он подарил мне рюмку с надписью:

{02187}

"Пьяный проспится, а дурак никогда". Вы же намеренно подчеркиваете благоразумие... Хорошо-с, так и запишем! С Вашим супругом, когда он был в Москве, мы вели себя хорошо. Я его останавливал от нехороших поступков. Поклон всем! Алексею Сергеевичу, Василисе, Коклюшу, Елизавете Александровне и Бабкину. Спасибо за многочисленные именинные подарки. Искренно преданный Васенька. 366. А. С. ЛАЗАРЕВУ (ГРУЗИНСКОМУ) 4 февраля 1888 г. Москва. 4 февраль. Спасибо Вам за письмо, добрейший Александр Семенович. Я тоже здрав и жив. "Степь" вчера кончил и отправил в "Северн(ый) вестник". Вышло у меня, кажется, больше пяти печатных листов. 200 Х 5 = 1000 руб. Надо быть очень великим писателем, чтобы в один (1) месяц заработать тысячу рублей. Не правда ли? На свою "Степь" я потратил много соку, энергии и фосфора, писал с напряжением, натужился, выжимал из себя и утомился до безобразия. Удалась она или нет, не знаю, но во всяком случае она мой шедевр, лучше сделать не умею, и посему Ваше утешение, что "иногда вещицы не задаются" (в случае неуспеха), утешить меня не может. Дебют, масса энергии, напряжение, хороший сюжет и проч.- тут уж едва ли подойдет Ваше "иногда". Если при данных условиях написал скверно, то при условиях менее благоприятных напишу, значит, еще хуже... Да-с, батенька! У Вас еще впереди будущее (2-3 года), а я переживаю кризис. Если теперь не возьму приза, то уж начну спускаться по наклонной плоскости... А Вы меня утешаете наречием "иногда"! Когда Вы будете умирать, я напишу Вам: "Люди иногда умирают", а когда, потратив всё, что имели, будете дебютировать в чем-нибудь, напишу: "Дебютанты иногда проваливаются". И Вы утешитесь.

{02188}

От Лейкина и Билибина слышится гробовое молчание. Молчание первого носит в себе зловещий характер. Крику сычей и филинов я придаю гораздо меньшее значение, чем молчанию тонких дипломатов. Со страхом о/кидаю какой-нибудь большой глупости или сплетни. Будьте здоровы. Ваш А. Чехов. 367. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ) 4 февраля 1888 г. Москва. 4 февраля. Милый капитан! Простите, что так долго не отвечал на Ваше пессимистическое письмо. Был занят по горло и утомлен, как сукин сын... Теперь отвечаю. Да, правда, жить иной раз бывает противно и гадко; но Вы стреляете не туда, куда надо. Дело не в Буренине, не в Бежецком, не в "Миньоне", но в возвращенном субботнике. Всё несчастье в Вашей способности находиться под постоянным воздействием отдельных явлений и лиц. Вы хороший писатель, но совсем не умеете или не хотите обобщать и глядеть на вещи объективно. Нервы, нервы и паки нервы! Бежецкому не нравится Ваша "Миньона". Это естественно. Писатели ревнивы, как голуби. Лейкину не нравится, если кто пишет из купеческого быта, Лескову противно читать повести из поповского быта, не им написанные, а Бежецкий никогда не похвалит Ваших военных очерков, потому что только себя считает специалистом по военной части. Ведь Вам же не нравятся его превосходные "Военные на войне"! Все нервны и ревнивы. Вы пишете, что Буренин имеет против Вас нечто. Неправда. По привычке, свойственной всем пишущим, он заглазно редко говорит о ком-нибудь хорошо, но если его спросят, кто лучше - Вы или Салиас, которого он восхваляет, то ему станет смешно от этого вопроса и он засмеется. Если субботник возвращен Вам, то, стало быть, он в самом деле длинен.

{02189}

Если он длинен и возвращен, то почему Вы не отослали его в "Русскую мысль", где его напечатают с удовольствием? Почему не отдать его в "Северный вестник", в "Север" и проч.? Нет, не туда вы стреляете... Если бы Вы умели смотреть на жизнь объективно, то не пели бы Лазаря. Вы один из счастливейших из современных писателей. Вас читают, любят, хвалят, избирают в "члены"; Ваши пьесы ставятся и смотрятся... какого же лешего Вам еще нужно от муз? В литературе Вы уже по крайней мере подполковник (с золотым оружием), а такого чина совершенно достаточно, чтобы не приходить в ужас и не терять надежд на будущее только потому, что кусаются блохи и воет под окном собака. К сожалению, всё это длинно и не помещается в письме. Приходится подробности и продолжение отложить до свидания, а пока скажу: Вы не правы, Альба! Я знаю два десятка писателей, которые мечтают о такой судьбе, как Ваша... Ну-с, я жив и здрав. Свой "мартовский плод" я кончил и послал А. И. Плещееву. Не ждите ничего особенно хорошего и вообще хорошего. Разочаруетесь в Антуане, потому что Антуан, как я теперь убедился, совсем неспособен писать длинные вещи. Появление г. Ясинского в "Новом времени" - это большое литературное свинство. Он плюнул себе в лицо. Но его "Пожар" превосходная вещица. Читаю Вашу "Идиллию". Чудак, отчего Вы не напишете большого романа? У Вас все данные для этого. Прощайте. Пишите. Ваш Антуан Чехов. 368. Д. В. ГРИГОРОВИЧУ 5 февраля 1888 г. Москва. 5 февраля. Дорогой Дмитрий Васильевич! Третьего дня я кончил и послал в "Северный вестник" свою "Степь", о которой уже писал Вам. Вышло у меня около пяти печатных листов, а пожалуй, и более. Если ее не забракуют, то появится она в мартовской

{02190}

книжке; Вам пришлю я оттиск, о котором писал уже в редакцию. Я знаю, Гоголь на том свете на меня рассердится. В нашей литературе он степной царь. Я залез в его владения с добрыми намерениями, но наерундил немало. Три четверти повести не удались мне. Около 10-го января я послал Вам два письма: свое и В. Н. Давыдова. Получили ли? Между прочим, я писал в своем письме о Вашем сюжете-самоубийстве 17-тилетнего мальчика. Я сделал слабую попытку воспользоваться им. В своей "Степи" через все восемь глав я провожу девятилетнего мальчика, который, попав в будущем в Питер или в Москву, кончит непременно плохим. Если "Степь" будет иметь хоть маленький успех, то я буду продолжать ее. Я нарочно писал ее так, чтобы она давала впечатление незаконченного труда. Она, как Вы увидите, похожа на первую часть большой повести. Что касается мальчугана, то почему я изобразил его так, а не иначе, я расскажу Вам, когда вы прочтете "Степь". Не знаю, понял ли я Вас? Самоубийство Вашего русского юноши, по моему мнению, есть явление, Европе не знакомое, специфическое. Оно составляет результат страшной борьбы, возможной только в России. Вся энергия художника должна быть обращена на две силы: человек и природа. С одной стороны, физическая слабость, нервность, ранняя половая зрелость, страстная жажда жизни и правды, мечты о широкой, как степь, деятельности, беспокойный анализ, бедность знаний рядом с широким полетом мысли; с другой - необъятная равнина, суровый климат, серый, суровый народ со своей тяжелой, холодной историей, татарщина, чиновничество, бедность, невежество, сырость столиц, славянская апатия и проч.... Русская жизнь бьет русского человека так, что мокрого места не остается, бьет на манер тысячепудового камня. В З(ападной) Европе люди погибают оттого, что жить тесно и душно, у нас же оттого, что жить просторно... Простора так много, что маленькому человечку нет сил ориентироваться... Вот что я думаю о русских самоубийцах... Так ли я Вас понял? Впрочем, об этом говорить в письме невозможно, потому что тесно. Эта тема хороша для разговора. Как жаль, что Вы не в России!