— Нет… и не смогу найти…
— Всё, — кивнул Курт, укрыв ведьму пледом и поплотнее подоткнув его со всех сторон. — Стало быть, остальное потом.
Нессель закрыла глаза, уже не возражая, сжавшись под одеялами в комок; на мертвенно белые щеки румянец возвращался медленно и неохотно, а тело под одеялами по-прежнему лихорадило мелкой дрожью. Курт молча сидел рядом, склонившись над ведьмой и приобняв за плечи, чтобы согреть, и отчего-то опасливо косился на бадью с обмёрзшей водой: тонкая ледяная корка уже растаяла, однако разлившаяся по комнате прохлада все еще пыталась забраться за шиворот, неприятно холодя затылок…
— Там тупик, — уже не так яростно стуча зубами, выговорила Нессель. — Я не смогла найти вашего служителя, но не потому что его здесь нет, а потому что след обрублен.
— Обрублен? — переспросил Курт и осторожно уточнил: — Хочешь сказать — след стёрт? Умышленно, намеренно? Кто-то замел следы — такие следы?
Ведьма кивнула, подтянув одеяла к самому носу и угнездившись в охвативших ее объятиях поудобней:
— Я даже не смогу тебе сказать, в городе тело твоего сослуживца или нет: след обрывается почти сразу.
— Где именно обрывается? Хотя бы направление? Ты не можешь сказать, где он побывал перед…
— Слушай, — оборвала Нессель чуть раздраженно, — я не могу видеть прошлое, я всего лишь ведьма, которая кое-как разбирается в настоящем. А в настоящем — есть эта книга, есть отпечаток ее владельца на ней, и на том всё.
— Я, знаешь ли, хреновато разбираюсь в ваших мудрёностях, так что сделай милость, потерпи мои скудоумные вопросы, — покривился Курт, распрямившись, и она чуть отодвинулась, еще плотней укутавшись в одеяла. — Сейчас я не спрошу о чем-то, опасаясь ляпнуть глупость, а потом буду кусать себя за локти, потому что не услышу ответа, который, быть может, позволил бы мне раскрыть всё прямо сейчас, а ты ничего не скажешь, потому как будешь считать, что этот ответ — нечто очевидное и объяснений не требующее. А теперь вспомни, кому в итоге будет хуже всех, если я надолго завязну в этом деле и в этом городе.
— Ладно, — смягчилась Нессель и, помедлив, кивнула: — Я попробую тебе объяснить… Вообрази, что эта книга — клубок. Он разматывается, а на том конце нитки есть хозяин этого клубка; он идет, идет… или его несут… и нитка тянется за ним. Обыкновенно можно пройти по ней и отыскать хозяина вещи, но сейчас эту нитку кто-то обрезал. Хорошо обрезал, начисто, и главное — у самого клубка. Это… Это как если б клубок этот валялся тут посреди комнаты, а кончик нитки торчал бы из него на длину не больше ладони; вот как думаешь, можно по такому обрывку отыскать «хотя бы направление»?
— Это никогда не происходит само собой? Не случается по каким-то естественным причинам, например — потому что человек слишком давно умер или из-за его грехов, или из-за добродетелей, из-за града, дождя, рассыпанной соли, тринадцатого числа?
— Нет, когда след теряется за давностью — это выглядит не так, нить просто растворяется. Здесь след четкий и хорошо различимый, он просто оборван.
— Ergo, — медленно проговорил Курт, — в убийстве Штаудта определенно и бесспорно замешана малефиция, и тот, кто убил его (либо соучастник), предусмотрел сокрытие улик… — он неопределенно помахал рукой в воздухе, — даже там. Так?
Нессель молча кивнула, и он вздохнул, упершись локтями в колени и опустив голову на руки. Нельзя сказать, что услышанное оказалось неожиданностью или хотя бы — что чем-то существенно помогло делу; колдовством или простой сталью (а то и веревкой) убитый собрат по служению по-прежнему оставался ненайденным, следов по-прежнему было никаких, и в ту призрачную схему, что начала более-менее выстраиваться в мозгу, эта новость не привносила существенных деталей. Разве что давала понять: неведомый противник подходит к своим делам скрупулезно и в своем роде ответственно.
— Извини, что понапрасну тебя обременил, — произнес Курт уныло. — Не предполагал, что это настолько тебя измотает, да еще и окажется бессмысленным.
— Не совсем, — неуверенно возразила Нессель и, с усилием приподнявшись, уселась, завернувшись в одеяла. — Не так уж я и измотана; и к тому же — я кое-что увидела. Правда, не знаю, имеет ли это какое-то касательство к твоему делу.
— Рассказывай, — ободрил Курт, распрямившись. — Порой совершенно неожиданные вещи могут оказаться взаимосвязанными. Что ты видела? Только помни о том, что говоришь с невеждой, который наверняка не поймет большей части сказанного без толкований вроде этого клубка с обрубленной ниткой.
— Я сама плохо понимаю, — нехотя призналась Нессель, поежившись, и отчего-то было ясно, что сейчас озноб после ледяной воды здесь ни при чем. — Будем разбираться вместе… Помнишь, ты спрашивал меня о Всаднике?
— Ты сказала, что «он живой». И что подле него ощущала себя, точно в присутствии святого. То, что ты увидела, связано с ним?
— Да. С ним и… с городом. Этот Всадник — он действительно живой, он дышит. И… защищает.
— Этот город?
— Наверное. Я не знаю. Просто чувствовала: он существует, чтобы защищать. Он как страж. Как зверь возле детенышей, который лежит спокойно и даже кажется, что он спит, но это пока не тронешь детенышей. Смотришь на него и знаешь, что трогать нельзя, потому что тогда он подхватится и нападет, и тому, кто тронул — не поздоровится.
— В целом соответствует легенде, — заметил Курт, нахмурясь. — И выходит, что это не просто легенда… Это ощущение — тебе есть с чем его сравнить? С какой-нибудь статуей, виденной тобой в церквях за время твоего путешествия, с какой-то реликвией, с… человеком, в конце концов?
— Нет, — мотнула головой ведьма. — Ничего подобного мне прежде не доводилось видеть и чувствовать. Просто кажется, что это каменное изваяние — не каменное, понимаешь?
— Откровенно сказать, не очень, — честно признался Курт и приглашающе кивнул: — Но давай дальше; быть может, если не пойму, то хотя бы догадаюсь, о чем речь.
— К нему ведет множество нитей, — медленно подбирая слова, продолжила Нессель. — От разных людей, от сотен, даже тысяч, наверное; эти нити — их желания и помыслы. Они все тянутся к нему и очень крепко на нем завязаны.
— Всадник — местная святыня, — произнес Курт задумчиво. — Полагаю, бамбержцы обращаются к нему с молитвами или мысленными просьбами, когда что-то происходит или в чем-то имеется нужда; зная людскую натуру, предположу, что даже торгаши, обсчитывая покупателя, вполне могут возносить ему молитвы о том, чтобы оболваненный не заметил обмана, а неверные мужья — чтобы их жены ни о чем не прознали. И это не говоря уже о нешуточных неприятностях и невзгодах — вроде болезни себя самих или родичей, близящейся смерти или бедности, а то и попросту осознания собственной греховности с просьбами о предстоянии и заступничестве. Могут быть эти самые нити чем-то подобным?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});