— Но и мы не сможем! — запротестовал было Гомер, но смолк, чувствуя неловкость под испытующим взглядом вспыхивающих синим пламенем глаз Конана.
— Но это не все, что гложет твое сердце, не так ли? — спросил Конан,—Давай говори, старина. Выкладывай!
Крупный шемит выразительно повел плечами.
— Да... просто я чувствую...— Его голос сник.
— Говори, парень, или я выколочу это из тебя!
— Это... это ведь Макан-и-Мордан! — выпалил Гомер.
— Я знаю. Слышал раньше об этом Месте Злых Духов. Ну и что? Неужели ты веришь тому, что наплели старые ведьмы?
Гомер выглядел очень несчастным:
— Это не просто выдумки, Конан. Ты не зуагир и не знаешь этой земли и ее ужасов, как мы, долго жившие в пустыне. Тысячи лет эти места были проклятыми, так как их населяли духи умерших, и с каждым часом мы углубляемся все дальше в эту обитель зла. Люди боятся сказать тебе, но они почти потеряли рассудок от страха.
— От детского суеверия, ты имеешь в виду,— сердито прервал его Конан,— Я знаю, что они дрожат с головы до пят от россказней о духах и гоблинах. Я тоже слышал разные истории об этой стране, Гомер. Это всего лишь сказки, чтобы пугать малолетних, но не воинов! Скажи своим товарищам, чтобы они поостереглись. Мой гнев сильнее, чем все духи, привидения, призраки и тени когда-либо умерших, вместе взятые!
— Но, Конан, послушай!
Конан оборвал его грубым ругательством:
— Достаточно твоих сопливых ночных страхов, шемит! Я поклялся Кромом и Митрой, что умру, но пущу кровь этому заморанскому предателю. И если я должен окропить кровью маленького зуагира весь этот путь, я не отступлю ни на йоту от этого намерения. А теперь кончай нытье и давай разопьем бутылку. Моя глотка суха, как эта проклятая пустыня, и от всех этих разговоров она просыхает еще больше.
Похлопав Гомера по плечу, Конан большими шагами направился к костру, где его люди распаковывали запасы копченого мяса, сухих фиг и фиников, круги козьего сыра и кожаные бутыли с вином.
Но шемит не сразу присоединился к киммерийцу. Он долго стоял, глядя вслед самоуверенному атаману, за которым он шел в огонь и в воду на протяжении почти двух лет, с той поры как они нашли его распятым у стен Хаурана. Конан был капитаном стражи на службе у королевы Хаурана Тарамис, до тех пор пока ее трон не был захвачен ведьмой Саломеей, находившейся в союзе с Констанцием Фалконом, кофским воеводой наемников.
Когда Конан понял, куда клонится дело, он встал на сторону Тарамис и был побежден. Констанций распял его на кресте за городом. Случайно Гарет, предводитель местной банды зуагирских разбойников, наткнулся на Конана и снял его с креста, пообещав взять его в свой отряд в случае выздоровления. Конан не только оправился от своих ран, но оказался также таким способным лидером, что через некоторое время занял место Гарета в банде, которой и руководил с тех пор по сегодняшний день.
Но сейчас, по всей видимости, наступал конец его лидерства. Гомер из Акхарии глубоко вздохнул. Конан скакал впереди всех последние два дня, ничего не замечая, обуреваемый мрачной жаждой мести. Он не осознавал глубины чувств в сердцах зуагиров. Гомер знал, что, хотя они любили Конана, их суеверные страхи дошли до предела, за которым начинается мятеж и убийство. Они могли следовать за киммерийцем до входа в ад, но не дальше в глубь Земли Духов.
Шемит был готов молиться на своего атамана. Но, зная, что никакие угрозы не свернут киммерийца с пути мести, он не мог не думать о единственном способе спасти Конана от ножей его собственных людей. Из кармана своего белого халата он вынул маленькую, заткнутую пробкой склянку с зеленым порошком. Пряча ее в ладони, он присоединился к Конану, чтобы распить с ним бутылку вина.
3. НЕВИДИМАЯ СМЕРТЬ
Когда Конан проснулся, солнце было уже высоко. Волны горячего воздуха колыхались над бесплодными песками. Воздух был раскаленный, сухой, без малейших признаков ветра, как будто небеса были опрокинутой бронзовой чашей, нагреваемой до белого каления.
Конан, пошатываясь, привстал на колени и сжал пульсирующие болью виски. Его череп раскалывался, как будто по нему били дубиной.
Он с трудом поднялся на ноги и стоял некоторое время, покачиваясь. Затуманенным взором, мучительно щурясь от яркого света, он медленно огляделся вокруг. Он был один в этой проклятой безводной пустыне.
Он разразился проклятиями на головы суеверных зуагиров. Весь отряд покинул лагерь, захватив с собой утварь, лошадей и провизию. Около него лежали только два мешка из козьих шкур, наполненные водой. Эти мешки, его кольчуга и халат, а также палаш — вот и все, что его прежние товарищи оставили ему.
Он вновь упал на колени и вытащил затычку из одного из мешков с водой. Жадно ловя тепловатую жидкость, он прополоскал рот, стараясь избавиться от отвратительного привкуса, и, экономя на каждом глотке, немного выпил. С трудом заставив себя оторваться, он заткнул отверстие вновь, не утолив и наполовину своей жгучей жажды. Хотя ему страстно хотелось вылить всю воду из мешка на свою раскалывающуюся от боли голову, рассудок взял верх. Раз его оставили в этой песчаной пустыне, надо беречь каждую каплю, чтобы выжить.
Несмотря на слепящую головную боль и неспособность собрать мысли, он старался понять, что произошло. Его зуагиры были гораздо больше напутаны этими сомнительными фантазиями, чем он предполагал. Правда, Гомер предупреждал его... Он сделал очень серьезную, возможно, роковую ошибку. Он недооценил власть суеверий над его пустынным воинством и переоценил свои способности контролировать и подавлять их. В монотонных стонах Конан проклял свою тупоголовую самонадеянность. Если он не усвоит урок как следует, рано или поздно это может стать причиной его гибели.
И возможно, этот день уже наступил. Через силу, как будто ворочая камни, он стал подсчитывать свои шансы выжить. Они оказались ненадежными. У него была вода на два, в крайнем случае на три дня, если он еще больше ограничит ее потребление, рискуя сойти с ума. Ни пищи, ни коня, а это значит, что он должен тащиться пешком.
Ну ладно, допустим, он пойдет, но куда? Первое, что приходило в голову: назад по пути, которым он прошел.
Но тут же возникали аргументы против этого варианта. И наиболее веским из них было расстояние. Они скакали верхом два дня после того, как оставили последний колодец с водой. Пешком в лучшем случае можно было идти со скоростью в два раза меньшей, чем скорость лошади. Таким образом, для него возвращаться тем же путем, которым они добирались сюда, значило идти по крайней мере два дня совсем без воды.