— Ну, ладно, — примирительно сказал Люленков, — вот вы сами пойдете служить в разведку?
— Если надо, пойду.
— Надо.
— Значит, пойду.
— Фамилия?
— Севостьянов Захар.
— Запиши, Ромашкин. Кто ещё хочет? Имейте в виду, товарищи, разведка — единственная служба в армии, куда идут по желанию.
— Ах иба ж нихто не пожелае, тоди разведки не буде? Услепую воювати, чи як? — звонко спросил голубоглазый, чернобровый, черноусый украинец.
— Ну, тогда приказом назначат. Без разведки ещё никто не воевал. Однако лучше, когда человек идет по собственному желанию. Почему бы вам, например, не пойти? — спросил его капитан.
— Та я вроде того хлопца: не знаю, чи е у мени потрибные качества, чи немае.
— Ты парень здоровый, веселый — нам такие как раз и нужны. Подучим, будешь лихим разведчиком. Кстати, в разведвзводе служит твой земляк Шовкопляс, — сказал Люленков.
— Ну, тоди зачисляйте. Зовут Миколой, фамилие Цимбалюк.
— Товарищ капитан, и со мной поговорите! Может, я сгожусь, — попросил щуплый паренек с веснушчатым озорным лицом. Он улыбался, обнажая мелкие зубы.
— Фамилия? — спросил Люленков.
— Пряхин Кузя.
В строю засмеялись. Пряхин не растерялся, тут же дал насмешникам отпор:
— Ржать нечего. Меня Кузьмой зовут, а сокращенно, значит, Кузя.
Капитан оценивающе рассматривал Пряхина.
— Откуда родом? Чем занимался до призыва?
— Из-под Рязани. Колхозник деревенский… Не подведу… — И смутился: то ли потому, что не к месту вставил слово «деревенский», то ли из-за непривычной похвальбы — «не подведу».
— Слабоват. С фрицами в рукопашной не справишься, — сказал капитан.
— Я поэтому и не вылез вперед, а в разведку хотелось бы.
— Ромашкин, как думаешь?
— Пусть подрастет. Мне ждать некогда, завтра на задание идем.
Молодой солдатик виновато отступил в глубь строя. Василию стало жаль его. Но что поделаешь, в разведке нужна сила.
Обойдя весь строй, Люленков выбрал только троих: Севостьянова, Цимбалюка да крепыша Хамидуллина. Этот уже был обстрелян, воевал до ранения в Сталинграде.
Ромашкин привел отобранных в новое жилье разведчиков — сарай в лесу. Они остановились у двери, не зная, куда положить свои вещички.
— Проходите к столу, ребята, — подбодрил их Ромашкин. — Жмаченко, ну-ка, накорми хлопцев. А вы садитесь, чувствуйте себя как дома.
Разведчики поднялись с сена, расстеленного на полу, разглядывали новичков.
— Ты прямо запорижский казак, — сказал Пролеткин усатому украинцу.
— А я и е запорижский казак. Мои диды булы настоящи запорижски казаки. Тильки я верхом на тракторе козаковал.
— Значит, дед казак, отец твой сын казачий, а ты хвост собачий, — вставил Голощапов.
Цимбалюк укоризненно посмотрел на него:
— А ще разведчик! Такий некультурный — незнакомому человеку глупи слова говоришь.
Товарищи не осудили Голощапова, даже посмеялись малость. Цимбалюка не поддержал никто. Язвительный и немного вредный Голощапов не раз был проверен в деле, а этот ещё неизвестно на что способен.
— Гуртуйся до мэнэ, земляк, — позвал Шовкопляс, — мы с тобой побалакаем.
— Комбайнер был, тракторист прибавился — можно хохляцкий колхоз создавать, — подначивал Саша Пролеткин.
— Точно! — согласился Шовкопляс. — Мы и тэбэ примем. Жирафов та бегемотив разводить будешь.
— А ты, паря, откуда? — спросил Рогатин другого новичка.
— Я с Кубани, — с готовностью отозвался Севостьянов и чуть замялся: — Профессия у меня не шибко боевая — пекарь. Но силенка есть. До механизации тесто вручную месил. За смену, бывало, не одну тонну перекидаешь. — Севостьянов уперся локтем в стол, предложил: — Давай, кто хочет испробовать?
Первым подошел Саша Пролеткин. Пекарь, даже не взглянув на него, свалил Сашину руку, будто пустой рукав. Следующей жертвой был Жук. Севостьянов по очереди, не напрягаясь, положил всех. Устоял лишь Иван Рогатин, но пекаря, как ни старался, одолеть не смог.
— Вот чертушка! — восхищался Пролеткин. — Вот это токарь-пекарь!
— Гвозди есть? — спросил Севостьянов.
— Найдем, — пообещал Саша.
Он снял со стены автомат и, раскачав гвоздь, дернул его, но неудачно. Покачал ещё и наконец вытянул.
Севостьянов осмотрел этот большой старый гвоздь, попросил Шовкопляса, сидевшего у дверей:
— Дай-ка, друг, полешко или палку.
Потом он поставил гвоздь острием на стол, накрыл шляпку полешком, пояснил:
— Чтоб руку не повредить…
И не успели разведчики опомниться, как Захар несколькими ударами вогнал гвоздь кулаком в стол почти до самой шляпки.
Все одобрительно загудели, а Севостьянов скромно объявил:
— Это полдела. Теперь надо его вытянуть,
— Без клещей? — изумился Пролеткин.
— Клещами каждый сумеет, — снисходительно заметил Захар. Он ухватился за оставленный кончик гвоздя, сдавил его так, что пальцы побелели, и выдернул одним рывком.
— Слушай, да тебе можно в цирке выступать! — воскликнул Саша. — Подковы гнуть. Доски ломать.
— Ломать я не люблю. Моя сила смирная, буду жив — опять пойду людей хлебушком кормить. Ничего на свете приятнее хлебного духа нет! Иду на работу, за километр чую — вынули там без меня буханки, или они ещё в печи доходят. Эх, братцы, до чего же дивная работа — хлеб выпекать! Намаешься за смену, ноги не держат, руки отваливаются. А утром встаешь свеженький, как огурчик, и опять бежишь к своему хлебушку.
— Да, твой хлебушек, наверное, не то, что этот, — сказал Пролеткин, постучав зачерствевшей буханкой по столу.
— Этот ещё куда ни шло, — возразил Жмаченко. — Ты немецкий трофейный посмотри. По-моему, в нем наполовину опилки.
Жмаченко принес из своего закутка буханку в плотной бумаге. На бумаге было помечено: «Год выпечки — 1939».
Севостьянов с любопытством осматривал это удивительное изделие.
— Ты на вкус попробуй, — потчевал Жмаченко. Буханка внутри была белая, но когда Захар откусил кусок, совершенно не почувствовал хлебного вкуса.
— Опилки!
— Эрзац и есть эрзац, — подвел итог Рогатин.
— Ну а ты чего молчишь? — спросил старшина Хамидуллина.
— Очередь не дошла, — дружелюбно ответил тот.
— Тебя как звать?
— Наиль.
— А где ты жил, чего делал?
— Жил в городе Горьком, на Волге. Делал автомобили-полуторки, «эмки».
— Лучше бы танков побольше наделал, — буркнул Голощапов.
— Не моя специальность, — отшутился Хамидуллин.
— Семья есть?
— Нет. Не успел обзавестись.