не одобряет твой образ жизни, относится к тебе с симпатией. Я в этом уверена, потому что уже прощупала почву – естественно, очень деликатно – и думаю, что стоит тебе сделать первый шаг…
– Кто она? – Мне следовало давно задать этот вопрос, но с перепугу у меня кусок булочки попал не в то горло, я посинел от недостатка кислорода и только теперь снова получил возможность нормально дышать. – Кто она?
– Гонория, дочь сэра Родерика Глоссопа.
– Нет, только не она! – закричал я, и щеки мои под здоровым летним загаром побледнели.
– Не глупи, Берти. Это как раз та жена, которая тебе требуется.
– Но послушайте…
– Она сформирует твой характер.
– Но я вовсе не хочу, чтобы кто-то формировал…
Тетя Агата взглянула на меня так, словно мне пять лет и она опять застукала меня с банкой джема в буфетной.
– Берти! Ради Бога, не спорь, пожалуйста.
– Да, но я хочу сказать…
– Леди Глоссоп любезно пригласила тебя погостить в Диттеридж-Холле. Я сказала, что ты с удовольствием завтра же к ним приедешь.
– Мне очень жаль, но на завтра у меня чертовски важная встреча.
– Что еще за встреча?
– Ну… это…
– Нет у тебя никакой встречи. А если и есть, ты ее отменишь. И отправишься в Диттеридж-Холл, а не то, Берти, я очень сильно рассержусь.
– Ну, хорошо, хорошо, – сказал я.
Едва я расстался с тетей Агатой, как во мне проснулся бойцовский дух Вустеров. Как ни ужасна была нависшая надо мной угроза, я чувствовал почти что радостное возбуждение. Меня загнали в угол, но чем безнадежнее мое положение, тем слаще будет торжество над Дживсом, когда я сумею выпутаться из ловушки без малейшей помощи с его стороны. Прежде я бы спросил у него совета и действовал в соответствии с его инструкциями; но после того, что я услышал на кухне, будь я проклят, если стану унижаться. Вернувшись домой, я как бы между прочим сказал:
– Знаете, Дживс, я попал в чертовски затруднительное положение.
– Мне очень жаль, сэр.
– Да, мое дело дрянь. По правде говоря, я на краю гибели, один на один с безжалостным роком.
– Если я могу вам чем-нибудь помочь, сэр…
– Нет, спасибо. Не стану вас беспокоить. Уверен, что сам справлюсь.
– Очень хорошо, сэр.
Тем все и кончилось. Другой на его месте принялся бы расспрашивать, что да как, но такой уж Дживс человек. Сама сдержанность во всем.
Когда я на следующий день приехал в Диттеридж, Гонорию я там не застал. Ее мать сказала, что она гостит у Брейтуэйтов и вернется завтра, а с ней вместе приедет и ее подруга, мисс Брейтуэйт. Еще она сообщила, что Освальда я найду в парке, и – что значит материнская любовь – это прозвучало так, словно присутствие ее чада служит к украшению парка и составляет едва ли не главную его достопримечательность.
Неплохой у них там парк, в Диттеридже. Террасы, большой кедр посреди лужайки, кусты и небольшой, но живописный пруд с перекинутым через него каменным мостом. Выйдя в парк, я обогнул кустарник и заметил Бинго, который курил, прислонясь к перилам моста. На каменных перилах сидел с удочкой в руках некий представитель отряда несовершеннолетних – как я понял, это и был Освальд Моровая Язва.
Бинго был приятно удивлен моим приездом и представил меня мальчишке. Если тот и был приятно удивлен, то умело скрыл это, как заправский дипломат. Только взглянул на меня, слегка вздернул брови и продолжал удить. Видно было, что он из тех высокомерных юнцов, которые дают вам почувствовать, что школа, где вы учились, совсем не та, и костюм на вас сидит плохо.
– Это Освальд, – сказал Бинго.
– Рад познакомиться, – приветливо произнес я. – Как поживаешь?
– Нормально, – ответил мальчик.
– У вас тут очень красиво.
– Нормально, – ответил мальчик.
– Хорошо клюет?
– Нормально, – ответил мальчик.
Бинго отвел меня в сторонку, чтобы мы могли спокойно пообщаться.
– Скажи, а у тебя никогда не звенит в ушах от беспрестанного щебета милого Освальда?
Бинго вздохнул.
– Да, это тяжкий труд.
– Что – тяжкий труд?
– Любить его.
– Так ты его любишь? – с удивлением спросил я. – Вот уж никогда бы не подумал, что такое возможно.
– Пытаюсь, – сказал Бинго. – Ради Нее. Берти, завтра Она приезжает!
– Так мне сказали.
– Она приезжает, любовь моя, моя…
– Да-да, конечно, – сказал я. – Но возвращаюсь к юному Освальду. Тебе что, приходится нянчиться с ним с утра до ночи? Я бы давно рехнулся!
– С ним не так много хлопот. После уроков он все время сидит здесь, на мосту, удит малявок.
– Отчего бы тебе не спихнуть его в пруд?
– Спихнуть в пруд?
– По-моему, это самое разумное, – сказал я, с неприязнью взглянув на оболтуса. – Может, наконец проснется и почувствует интерес к жизни.
Бинго тоскливо покачал головой.
– Очень заманчивое предложение, – сказал он. – Но, боюсь, неосуществимое. Видишь ли, Она никогда мне этого не простит. Она очень привязана к этому паршивцу.
– Ура! – воскликнул я. – Нашел! – Не знаю, знакомо ли вам это чувство, когда вас вдруг осеняет гениальная идея и дрожь бежит вниз по позвоночнику от мягкого, как теперь носят, воротничка до самых подошв? Дживс наверняка испытывает это чувство по нескольку раз на дню, но на меня оно нисходит довольно редко. И вот сейчас я услышал, словно чей-то голос возвестил: «Вот оно!» Я схватил руку Бинго выше локтя с такой силой, что ему, наверное, показалось, будто его укусила лошадь. Тонкие черты его лица исказила гримаса страдания, и он поинтересовался, какого черта я решил отрабатывать на