Мне без твоего отца тоже нелегко.
– Я не о Майе, – тихо сказал Мартин.
– А о ком?
– Я о Марии.
– Что еще за Мария?
– Не прикидывайся! – повысив голос сказал Мартин.
– Ты как со мной разговариваешь?! Я знаю много женщин с таким именем, но причем здесь хоть одна из них?
– Ты всё знаешь! И всегда знала, хватит врать! – Мартин ударил кулаком об стол.
– Прекращай! Объясни нормально, как взрослый человек, а не закатывай истерик, как в детстве!
– Я не истерю! Меня просто бесит, что в такой момент ты продолжаешь лгать, как и всю жизнь, вы с отцом это делали.
– Отца то ты чего вспомнил? Возможно, его уже нет в живых, прояви уважение! – строго сказала мать, но Мартин оставался при своём.
– Я жил, совершенно не зная, кто я, следовал противоречивым путем, а вы видели, но молчали.
– Сынок… Мозес…
– Вот именно, Мозес! И какой я после этого тебе сын?
– Ты, ты знаешь…
– Знаю. За день до исчезновения, отец сказал мне об этом.
– Прости, дорогой. Но разве это имеет значение?
– Еще какое! Ты вообще следила, чем я занимался последние двадцать лет? Кем был?
–Причем здесь это? Ты оказался под нашей дверью, больной и немощный, но мы приняли и воспитали как своего.
– Да! Но я имел право знать. Право знать, что я, – он сделал паузы, чтобы набрать воздуха в грудь, и с трудом произнес, – из еврейской семьи.
– С чего ты это взял? В корзине с тобой, не было даже записки. Я никогда не знала кто твои родители.
– Хочешь сказать, ты не знакома с Марией Циммерман?
– Конечно, знакома, но она здесь причем… – Селма запнулась. Она всё поняла. – Так, ты… сын Марии… – прошептала Селма, и правда помутнила рассудок. Вспышка света, пробивалась внутрь, по закоулкам ума, меняло привычные вещи, стоило лишь взглянуть на них с другого угла.
– Отец знал это, – твердо сказал Мартин.
– Мне он ничего не говорил! Я клянусь!
– Я верю тебе. С трудом, но верю, – Мартин сел на стул и важно скрестил руки на груди, – Налей мне, пожалуйста, кофе, – сказал он.
– Это правда. Я не знала.
– Она сейчас в лагере, здесь, в Дахау.
– В лагере? За что?
– А ты как будто не понимаешь, – снова повысил голос Мартин, – не понимаешь, что ей достаточно просто быть той, кем она есть, чтобы считаться преступницей в этой стране.
– Когда её отпустят?
– Отпустят? – он поднял голову, – Выход оттуда только через трубы крематория! Ты не знала, а?
– Прекращай говорить такие вещи! У каждого наказания есть свой срок.
– Ты и, правда, не понимаешь, – он глубоко вдохнул, чувствуя горький аромат кофе, – Это не наказание, это уничтожение. Эти условия там, в лагере… они…
– Но тогда, что можем сделать для неё?
– Организовать побег, слишком рискованно, рискованно для нас всех. Но я думал о том, чтобы устроить её на работу в город. Если у Марии есть какие-то умения, это можно сделать вполне законно. У нас ведь еще есть какие-то связи?
– Без отца, это будет сложно сделать, дорогой.
– Понимаю. Но оставить её в лагере, зная, что там происходит, разве я имею право?
Селма задумалась, подперев рукой подбородок, до тех пор, пока искра мысли не разожгла в ней пламя идеи.
– Послушай. Кажется, я знаю выход. Еще тогда, двадцать лет назад, Мария весьма ловко управлялась с шитьем, с разными швейными машинками. Мы все приходили к ней посоветоваться насчет покроя платьев, ткани. А на окраине города есть одно текстильное предприятия, и там работают евреи на одного промышленника, конечно, почти за даром, но, если лагерь действительно так плох, как ты говоришь, это разумное решение.
Во тьме безысходности пробился робкий лучик надежды. Мартин расспросил Селму об этом человеке и, допив кофе, направился по названному адресу.
***
В старом промышленном районе города, арендовал помещение Хорст Шнайдер. Большую часть жизни, он руководил текстильной фабрикой, доставшийся ему от отца. А когда рынок освободился от множества еврейских ремесленных пошивочных, он организовал своё швейное дело, используя ткань собственного предприятия и хорошо заработал. Одежду его фабрики носили многие горожане, ценя за невысокую цену, и приемлемое качество. Но не все знали, чьими руками, была она сшита.
На месте, где обычно сидит секретарь, никого не было. Мартин, пользуясь, случаем, постучал, и после приглушенного «Войдите» открыл дверь.
Хорст Шнайдер сыпал корм из жестяной баночки в большой стеклянный аквариум. Рыбки жадно хватали плывущие ко дну крупинки, широко раскрывая, словно в удивлении рты. Желтые, красные и полосатые, таких рыб не увидеть на рынках и в озерах Мюнхена. К стеклу присосалась улитка, а из затонувшего замка выплыл на обед пятнистый сом, важно шевеля усами.
– Доброе утро, Гер Шнайдер, – сказал Мартин, потирая вспотевшие от волнения ладони. Хорст не ответил, а только придвинулся к стеклу, наблюдая за питомцами. – Красивые рыбки, – произнес Мартин и только тогда Шнайдер обратил на него внимание.
– Разбираетесь?
– Нет, если честно.
Шнайдер разочарованно вздохнул и сел в кресло перед рабочим столом. Он посмотрел глубоко посаженными серыми глазами на Мартина и, потрясая правой рукой, спросил:
– На вас форма охранника Дахау. Я вас знаю?
– Боюсь, что нет, гер Шнайдер. Но вы правы, я из Дахау.
– Почему вас пропустил Гольц? Я не назначал вам встречи.
– Кто?
– Гольц мой секретарь, который, похоже, опять со своим больным желудком убежал в уборную.
– У меня предложение, насчет опытных швей из лагеря.
– Об этом я общаюсь с другими людьми, уж точно не с простыми охранниками, – строго сказал Шнайдер, – если на этом всё, то больше не отнимайте у меня времени.
Мартин стоял в растерянности и, раскрыв рот, большими глотками хватал спертый воздух кабинета. Последняя надежда, ускользнула, когда казалось что всё уже решено. Мартин повернулся к выходу. Из проема на него сквозь толстые круглые очки недовольно смотрел секретарь Гольц, подоспевший из уборной. Мартин сделал шаг и… захлопнул дверь прямо перед носом секретаря. Он сжал кулаки и разозлился на себя, вспомнив, всю ту упёртость, с которой шел по жизни, тем путем, что считал когда-то верным, а теперь, когда дело было действительно важным, вдруг покорно отступал. Мартин повернулся к Шнайдеру, и уверенно, как когда-то выступал с пропагандистскими речами, сказал ему:
– Послушайте. Я не собираюсь поставлять вам толпы людей, как из корысти делают высокие чины. Мне лишь надо устроить одного конкретного человека. Не из-за денег, а только из личных побуждений. Что вы хотите за это?
– Вот как. Думаете, у вас есть, что предложить мне? – откинувшись