А потом этот напряженный разговор с вэри. Тоже бодрости мне не добавил. А уж как нервы потрепал, я и не говорю.
Ночь с «рабыней» хотя и зарядила немного положительными эмоциями, но и вымотала тоже. Физически я чувствовал себя способным кувыркаться с девушкой еще как минимум сутки, но мозги «варили» уже не так эффективно. Нет. Еще не закипали и мобилизоваться готовы были в доли секунды. Однако включать форсаж, когда ничего не угрожает, мне было просто лень.
Не помню, как оказался в своей постели прямо поверх одеяла, в одежде, но без обуви, однако подскочил ровно через час семь минут, как и приказал себе. Толком не проснувшись, на автопилоте влетел в умывальню, на ходу выскользнув из одежды (телекинез я себе разрешил применять, когда никто не видит). Наскоро помылся под душем, наскоро обтерся, наскоро оделся и… бегом рванул в ресторанчик. Сегодня день выпечки и меня ждут. Тесто уже замешено так, как я учил, поварята нарубили зелени, натерли орехи и взбили несколько видов крема. Если я не приду, их труд пропадет, поскольку моя рецептура предполагала стабилизацию компонентов и достижение требуемой консистенции путем введения соответствующих магем. Поэтому слово «надо» гонит меня почище злобной тещи прячущегося в трактире зятя. Хотя тещи у меня нет и не предвидится, а лень такая, что рухнул бы прямо под кустиком академического парка и не шевелился бы еще лет сто, но вот бегу. Бегу-бегу-бегу, добирая сна прямо на ходу. Город еще спит (счастливый). На улицах ночная тень лениво меняется местами с утренним сумраком. Фантастические образы и сюжеты в моем сонном сознании сплетаются с густыми тенями в подворотнях, смешиваются с лучами пригашенных магических светильников, порождая странные и порой очень интересные ощущения. Будто бесконечно бежишь неведомо куда по волшебному городу одновременно страшному и прекрасному. Волнами накатывают запахи и звуки, то чарующе прекрасные, то омерзительные. Они сплетаются, перетекают друг в друга и ты вдруг на собственном опыте понимаешь слова магистра «из конфетки» про концентрацию вещества в воздухе, способную превратить самый тонкий аромат в самую грубую вонь. На несколько секунд или минут, и улица, и дома, и фонари вдруг представляются плоскими декорациями на пустой сцене гигантского театра. Все ушли, оставив оформление последнего акта, как есть, а тебя забыли в гримерке. В огромном помещении, ранее полном света, голосов, смеха, музыки, теперь пусто и гулко. Немножко страшно и фантастически необычно. Словно и нет ничего за стенами. Словно вся жизнь — это ты один и плоские, фальшивые декорации за спиной, а впереди… черная, мрачная бездна равнодушного зрительского зала.
Через черный ход мимо дремлющей, пока еще небольшой, очереди из мужчин и подростков, имеющих знакомых среди персонала, проникаю на кухню и привычно окунаюсь в раскаленный хаос инферно. Жара от плит и печей, шипящий и клубящийся, словно от сотни плюющихся кипятком гейзеров, густой пар, наполненный ароматами жареного лука, сельдерея, петрушки, кинзы… припущенных, бланшированных и тушеных овощей, мяса, рыбы и зелени. В этой парилке мельтешат кухонные рабочие, снуют повсюду мальчишки и девчонки поварята, слышна аритмичная дробь ножей со стороны разделочных столов, где повара постарше что-то нарезают, шинкуют и натирают.
Всем этим безумием со своей приступочки ловко дирижирует главповар, гоблин по имени Глоф. На самом деле его зовут Глофурипустиросски, но ведь язык узлом завяжется пока проговоришь. Его типично гоблинский облик, существенно отличающийся от большинства разумных рас, представляется в этом филиале демонского рая вполне естественным и органичным. Некрупное зеленоватое тело с круглым животиком устойчиво опирается короткими кривыми ножками на ступни размером с небольшие лыжи. При невысоком росте — пониже меня будет — он, не сгибаясь, своими руками спокойно может почесать лодыжки крепкими пятипалыми кистями, оснащенными гнущимися в разные стороны подобно щупальцам осьминога длинными и гибкими узловатыми пальцами. Голова у Глофа треугольной формы, что по вертикали, что по горизонтали, покрыта то ли птичьим пушком, то ли мягкой шерсткой. Горбатый нос, способный шевелиться, подобно хоботу, чувствительностью превосходит собачий, что в сочетании с длинным и столь же чувствительным языком, позволяет главповару различать тысячи оттенков запаха и вкуса.
В хозяйстве Глофа приступочка из двух-трех ступенек далеко не одна. Почти все блюда, которые готовятся на кухне, главповар контролирует самолично, а при его росте — шаманить над большущими кастрюлями, кипящими на плите, без возвышения ему довольно сложно.
С удовольствием приветствую кухонного главнокомандующего, занятого тактической операцией по приготовлению завтрака для богатых ремесленников и купцов средней руки, основных посетителей этого пункта питания. В ответ на мое приветствие он скалится мелкими зубками в два ряда, кивает и снова сосредоточивается над кучками ингредиентов. Ресторанчик принадлежит братьям гоблинам. Один из них, Глоф, заведует кухней и готовит просто великолепно. Другой — администратор и организатор. Первого я кроме как в поварских штанах, куртке на голове тело и высоченном белом колпаке ни разу не видел. Зато второй — всегда в коротких синих отглаженных брюках, из под которых выглядывают элегантные розовые носочки, скрывающиеся в огромных коричневых ботинках, в коротком синем двубортном пиджачке, застегнутом по моде на одну пуговицу, и крахмальной с вышивкой розовой рубашке. Администратора я видел всего пару раз и то дольше всего в первый, когда договаривался об аренде закутка на кухне, а с братцем поваром у нас наладились теплые отношения. Глоф не скрывал от меня своих секретов, как и я от него своих. Главповар объяснял свое нежелание цепко держаться за секреты искусства так:
— Пойми, Бер. Я — мастер. И очень хороший мастер. Нам с братом давно предлагают на самых лучших условиях открыть ресторан в квартале высшей аристократии, но для этого надо принять в долю кого-нибудь из власть предержащих. По иному там невозможно вести дела. Мы с братом не хотим терять свободу. Пусть лучше потеряем деньги. Так что, определенной, всеми признанной, вершины в своем искусстве я уже достиг. Теперь могу сидеть на макушке, считать ее самой высокой в мире и не искать новых, неведомых и непокоренных, вершин. А чтобы меня не сковырнули пинать сапогами лезущих на мое место конкурентов. Так и делают многие, но такая жизнь не для меня. Скучно не расти ввысь. Озеро без проточной воды становится болотом. Понимаешь, о чем я? Все в мире находится в состоянии обмена с окружением. Ты должен что-то отдать, чтобы что-то получить. Чтобы влить в меха свежую воду, сначала надо освободить место, вылив старую. В этом заключается развитие всего сущего. Как только обмен прекращается — все! Застой! Болото! Я не хочу становиться болотом, я хочу развиваться и развиваться. Пусть молодые перенимают мое мастерство, может кто-нибудь, когда-нибудь вспомянет добрым словом старого глупого гоблина, а когда они станут мастерами, глядишь, я тоже у них чему-то да научусь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});