А всего лишь на прошлой неделе, посреди повествования об отряде афганских моджахедов, передававшегося по спутниковой связи прямо из гор, окружавших Кабул, Дени Викерс вдруг оборвала свой рассказ и почему-то пустилась в воспоминания, достаточно фантастическое, как она в детстве совершила путешествие на Тибет. На экране сразу же появилась реклама, а когда она закончилась, вместо Дени репортаж продолжила другая женщина-репортер.
Дени заметила, как в глазах Стиви появилось узнавание. Не дожидаясь словесного подтверждения, она обрушилась на нее:
– Послушайте, Стиви, я… ну… повисла над пропастью. Мне необходимо доказать своему начальству, Что я не сломалась – либо, если и существует вероятность этого, что я что-то предпринимаю, чтобы привести себя в норму. И я не могу ждать шесть или восемь недель. Тогда я уже буду им не нужна. Там уже появится новое лицо… доказывая администрации, что незаменимых людей не бывает… – Она старалась говорить это с легкой усмешкой, однако Стиви видела, что на самом деле она была страшно напугана перспективой, что ее выставят, заменят кем-то еще.
Свободных мест у нее не было совершенно, она отрицательно покачала головой и тут обратила внимание на ногти Дени, наспех накрашенные и поразительно не вязавшиеся с ее безупречным экранным имиджем, на ссутулившиеся плечи и плотно сжатые губы. Она увидела, как Дени закуривает сигарету дрожащими пальцами, как делает затяжку с нервной жадностью, которая напомнила Стиви о том, как курила Пип, – и у нее не осталось сомнений, что эта женщина находится на краю. Преследуемая по пятам Дени, Стиви отступила внутрь кабинета и сверилась с графиком, где были написаны числа отъезда пациенток, а также график прибытия новых. Оазис был заполнен до отказа, немыслимо было задерживать приезд тех, кому уже было дано добро.
– Ничего нельзя сделать, мисс Викерс. Но если вам очень срочно нужна помощь, не теряйте надежды.
Дени с минуту помолчала.
– Моя проблема иная, чем у остальных, Стиви. Тут дело Не в том, чтобы приглушить пристрастие к спиртному, пилюлям или кокаину. Я просто не могу ждать. – Она наступала на Стиви, словно хотела, чтобы слова прозвучали для Стиви с такой же выразительностью, как с крупного плана на экране.
– Если вы откажете мне, Стиви, – просто сказала Дени, – то я умру.
Эти простые слова глубоко врезались в душу Стиви. Когда адмирал в свое время отказал ей от дома, выгнал ее, разве это не означало решающий шаг в ее долгом скольжении вниз?
– Я не стану отказывать вам, Дени, – сказала она. – Давайте поищем где-нибудь для вас место. А поговорим с вами уже потом, когда вы где-нибудь поселитесь.
3
Когда Дени шла вслед за Стиви по длинному коридору, она испытывала головокружительное чувство облегчения.
Теперь все будет хорошо, сказала она себе. Все будет хорошо. Она не сошла с ума и не заболела. Она просто очень устала и сейчас получит необходимый ей отдых.
Дени испытывала чувство, будто всю свою жизнь брела по воде, и когда уставала, когда ее рейтинг казался пошатнувшимся пусть даже чуть-чуть, ужас от того, что она утонет, охватывал ее до такой степени, что уничтожил всякую возможность наслаждаться той блестящей, восхитительной жизнью, которую она себе устроила.
Она использовала все шансы – дикие, безумные шансы, ведь только так можно было создать еще одну сенсацию, заставить боссов ее канала улыбнуться и сказать: «Молодчина, Дени, действуй!» – и она чуть подольше будет в безопасности, ее не уволят. Например, вести репортаж под огнем на одних нервах, а повсюду считалось, что у Дени Викерс железные нервы, и этот комплимент нравился Дени больше, чем все остальные. Это был знак одобрения, высший знак, которым удостаивал кого-нибудь ее отец; и уже после его смерти он стал стандартом, доминировавшим в жизни Дени.
Устроиться в уютной, но спартанской комнате было просто; Дени высыпала содержимое своей косметической сумочки на полку в ванной и поставила в шкаф объехавшую с ней вокруг земного шара сумку, ее ручной багаж.
Из сумки она вытащила маленькую серебряную рамку и поставила ее на белый березовый туалетный столик. В рамке была фотография Черного Джека Викерса, щеголя и в свои пятьдесят восемь лихого красавца, который смеясь «короновал» свою двухлетнюю дочку фуражкой яхтсмена. Даже сейчас, через двадцать лет после его смерти, он казался таким живым и излучавшим энергию. И разве удивительно, что всякий мужчина, ухаживавший за Дени и влюблявшийся в нее, казался бледным и тусклым по сравнению с ним? Истории, которые он рассказывал ей про свою жизнь – а также истории, которые они придумывали вместе, – казались такими же реальными и захватывающими, как все ее репортажи.
По любым стандартам Джек Викерс всегда жил полной жизнью. Бутлегер во времена «сухого закона», он снабжал вином и более крепкими напитками и нью-йоркских гангстеров, и жаждущую публику из высших слоев общества с одинаковым шармом в своем подпольном баре на Ист-Сайд. А после отмены «сухого закона» Джек моментально превратил свой бутлегерский бизнес в легальный, а свой бар в «Клуб Черного Джека».
Женщины сходили с ума от Джека; молодые и старые, богатые и бедные, они преследовали красивого, лихого холостяка, каждая надеялась, что именно ей удастся заманить его при помощи своей красоты или власти и привести к алтарю.
Среди тех, кому едва не удалось это, была Бренда Фрейзер, яркая и неунывающая, чьи сумасбродные выходки пользовались почти такой же известностью, как и приколы Джека. Когда эта парочка встретилась, то казалось, будто огонь встретился с пламенем. Их роман бушевал три неистовых месяца, уже поговаривали об их неминуемой помолвке. Затем все резко оборвалось.
Джек Викерс бросил красавицу Бренду, как говорили, после сокрушительной драки в его клубе, завершившейся тем, что она запустила ему в голову бутылкой шампанского и в ярости вылетела на улицу. Но Джека такие вещи не пугали, он любил, когда его женщины показывают характер. Он мог даже потом извиниться, ведь он знал, что женщинам требуется время от времени чувствовать, что им уступают. Однако, прежде чем это случилось, Бренда заявилась в «Клуб Черного Джека» с новым мужиком, хохоча и кокетничая с ним, словно она уже забыла своего прежнего любовника и увлеклась новым.
Естественно, все глаза устремились на Джека; был его ход, и он сделал его как блестящий актер. Высокомерным мановением руки он послал на стол Бренды большую бутыль хорошего шампанского, два с половиной литра, а вместе с ней улыбку – «не волнуйся, я не ревную». Он проделал это с видом джентльмена, щадящего уязвленные чувства брошенной им леди, и выполнил это так ловко, что все поверили, неважно, что бы потом Бренда ни говорила. Многие переменили бы потом свое мнение, если бы видели, что случилось в ту же ночь через несколько часов, уже под утро, когда клуб закрылся. Тогда Джек придрался к Обокену, самому крутому парню в портовом баре, и затеял с ним драку.