Даже перед судом в Лефортовской тюрьме в апреле 1937 года я так не нервничал, как перед разговором с Шевченко. Тогда, шесть лет назад, я еще наивно верил в правосудие. Шесть лет тюрьмы и лагеря вытравили из меня «гнило-либеральные» иллюзии объективности любых судилищ. Вероятно, я был очень бледен – Белов посмотрел на меня с сочувствием, показал на стул, придвинул ко мне телефон, а сам откинулся на спинку своего кресла.
Ровно в четыре из селектора вынесся густой директивный басок:
– Большой металлургический, мне нужен начальник теплоконтроля.
Я поспешно ответил в трубку:
– Слушаю вас, гражданин начальник комбината.
И сейчас же начался разнос. Шевченко не говорил, а орал:
– Слушаете? Это я хочу услышать, с каким умыслом вы распространяете вздор о печах! Такую чепуху, такую ерунду, такую нелепость! Мы мобилизуем трудовой коллектив на помощь фронту, а вы вредными слушками всех дезорганизуете. И находятся пустомели, что верят вашим преступным выдумкам! Отвечайте – с какой целью ведете подозрительную агитацию?
Я молчал. Много лет прошло с того дня, но и сегодня с жуткой отчетливостью помню свое тогдашнее состояние. Меня заполонило отчаяние – это самое точное слово. Я понял, что оправдания бесцельны – полковник госбезопасности, возведенный в главные инженеры комбината цветной металлургии, не захочет слушать ни объяснений, ни оправданий. Я не сомневался, что где-то неподалеку старший лейтенант той же госбезопасности Зеленский жадно прислушивается по своему селектору к нашему разговору и с привычной легкостью переводит ругательства Шевченко в пункты всеохватной 58-й статьи Уголовного кодекса РСФСР. Я был обречен. Я молчал.
В голосе Шевченко раздражение смешалось с гневом:
– Что там у вас – телефон сломался? Почему молчите? Еще раз спрашиваю – почему не отвечаете?
С тем же ощущением обреченности я ринулся в ответ как в пучину – вниз головой.
– Я не отвечаю, гражданин начальник комбината, потому что не понял ваших слов.
– Русского языка не знаете?
– Русский язык знаю, но термины, которые вы употребляете, мне незнакомы. В технике их не используют.
– Какие незнакомые термины я употребил? Называйте!
– Да почти все, что вы сказали, гражданин начальник комбината. Вздор, чепуха, ерунда, преступный умысел, подозрительная агитация, пустомели… Ни в одном учебнике металлургических процессов я не встречал таких названий. Я ведь думал, что вы будете меня расспрашивать о техническом состоянии воздухопроводов…
На несколько секунд замолчал и Шевченко. Я бросил взгляд на Белова. Он наслаждался разговором. Его так восхитил мой отпор, что он уже почти примирился с моим неизбежным арестом. Я понимал его. На заводе я был все же нужен, и ему не хотелось терять толкового работника. Дерзкий разговор делал невозможным сохранение меня в лаборатории. Но что я напоследок хоть «плюну в кастрюлю с борщом», смягчало для него неизбежные оргвыводы.
Но разговор вдруг принял неожиданный и для меня, и для Белова поворот. В голосе Шевченко теперь слышались не раздражение и гнев, а насмешка. Он собирался – во всеуслышание селектора – поиздеваться надо мной.
– Хотите поговорить о технике, а не о преступных помыслах? Хорошо, пусть техника. Отвечайте сразу – без подготовки и без подсказки. Там у вас, наверно, кто-нибудь рядом сидит, так пусть он помалкивает. Чем измеряете скорость воздуха?
– Приборами Пито и Прантля, – ответил я быстро.
– Откуда получили Пито и Прантля?
– Сам изготовил.
– По какому методу делали измерения и расчеты?
– По методике германского общества инженеров.
– Приведение к нормальным условиям было?
– Пересчитали на нуль градусов и давление в одну атмосферу.
– Измерительный аппарат? Как его очищаете? Рабочая жидкость?
– Микроманометр Креля. Очищали кислотой с хромпиком, рабочая жидкость спирт-ректификат. Разброс показаний могли подкорректировать методом наименьших квадратов, но не было нужды, разбросы несущественны.
– И получили пятьдесят метров для скорости воздуха?
– Так точно, гражданин начальник комбината. Пятьдесят метров в секунду.
– Чудовищно! Невероятно и недопустимо! Термины нетехнические, но иногда ругань – самая правильная терминология. Теперь слушайте меня внимательно. Немедленно повторите измерения скорости воздуха в десяти точках воздуховодов. Продолжительность измерений – шесть часов при нормальном режиме плавильных печей, показания снимаются через каждые десять минут. Данные наносите таблицей на ватман с чертежом воздуховодов и мест замеров, пересчитываете на нормальные условия и лично доставляете мне в десять утра в Управление комбината. Задание ясно?
– Задание ясно, но полностью выполнить не смогу.
– Что сможете и чего не сможете?
– Измерения и пересчеты сделаю, на ватман схему воздухопроводов нанесу. Но лично доставить не смогу. У меня нет «ног».
Впервые в голосе Шевченко послышалось удивление:
– Вы калека? Мне об этом не говорили.
– Только в косвенном смысле, гражданин начальник комбината. Я подконвойный. Пропуска для выхода с промплощадки в город не имею.
– Хорошо. В половине десятого к вам придет курьер и заберет материалы. И передаст вам для прочтения мою книжку по контролю металлургических процессов. Мою в смысле написанную мной самим. Довожу до вашего сведения, что моя инженерная специальность технологические режимы в металлургии. Ученая степень кандидат технических наук. Думаю, с инженером Шевченко вам будет легче использовать свои любимые технические термины, чем с полковником Шевченко. Действуйте.
Селектор замолк Лицо Белова сияло. Я медленно отходил от трудного разговора.
– Как вы его! Нет, как вы его! – в восторге твердил Белов. – И не ожидал от вас такой смелости, и Шевченко не ожидал. Он ведь пригрозил, что арестует вас за подрыв правительственных заданий. Я вам этого не сказал, чтобы сразу не ударились в панику. Теперь он вам плохого не сделает, ведь многие включили селектор и слушали, как вы его отчитывали. Нет, как вы его поставили на место!
– Александр Романович, – сказал я с упреком, – почему вы не сообщили, что он специалист по контролю металлургических процессов? Совсем ведь иной разговор мог получиться.
– Сам не знал, что он пишет книги. И никто не знал. Он впервые это высказал. А насчет разговора не беспокойтесь. Разговор – лучше и не пожелать! Теперь меня и другие поддержат, если понадобится вас защищать.
В эту ночь из моей лаборатории никто не ушел. Все лаборанты – в основном вольнонаемные девчонки и пареньки из сибирских городков и сел – остались, не спрашивая времени. Все понимали, что разразился аврал, надо каждому постараться. У меня были свои правила, приводившие в ярость нормировщиков и кадровиков, если узнавали о них, – но кадровики не узнавали, среди трудяг лаборатории доносчики не уживались. Суть правил была проста: работать, когда работа, и не притворяться работающим, когда работы нет. Это означало, что в дни авралов «вкалывают до опупения», а в незагруженные дни можно и прогуляться в тундру за ягодами, и возвратиться раньше смены в общежитие для вольных – или лагерь для зеков – лишь не попадаясь на глаза административным «придуркам»: пойманных на прогулах строго наказывали. Мой тогдашний помощник – и сердечный друг на всю нашу остальную жизнь – Федор Витенз показывал в эту ночь, что способен не только неутомимо ходить вдоль воздуховодов, но и бодро бегать по ним, – а трубы из воздуходувной станции в плавильный цех поднимались в иных местах над землей на высоту двухэтажного дома. О мастере Мише Вексмане и говорить не приходилось. Подвижный и почти такой же худой, как и я тогда, он по любому воздуховоду мчался, не уступая мне ни метра форы. А когда основные измерения выполнили и лаборанты разошлись, мы с Федей завершили задание Шевченко: я рассчитывал, у меня это получалось быстрей, он чертил, чертежник он был ровно на два порядка выше меня. Всю ночь до утра меня грызли сомнения: может, раньше я ошибался и воздух мчится по трубам вовсе не с возвещенной ураганной скоростью. Утром я успокоился, ошибки не было. Анализ измерений показывал, что скорость воздуха именно такая, какую я назвал Сорокину: 51 метр в секунду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});