Пашей шагах в пяти от него.
Потом мы говорили, вернее Швей говорил, а я молчал и слушал. Наехали на него, и не менты, а вроде из спецслужб.
– И смысл этого всего?
– А ты не понимаешь?
– Нет.
– Ты скажи другое… Анжелу Черную помнишь?
– Ну, – сердце мое затрепетало.
– Убили ее…
Сердце рухнуло куда-то вниз.
– Эй, ты как… – в голосе Швея прозвучало некое подобие сочувствия.
– Ддда так…
– Короче, мы с ней мутили немного. Все одно к одному.
– Как ее… она…
– Задушили, прямо на улице… Ты давно ее видел?
– Года два не видел…
– Она тебя вспоминала…
Я молчал и пытался думать. Ни хрена мне не думалось.
Швей долго тер затылок, потом понял, что толку от меня нет, стал прощаться.
– Ладно, ты это, бывай… Хочешь, нож подарю?
– Зачем?
– Просто, на вот, держи, хороший нож. Из подшипника…
Машинально я протянул руку и почувствовал, что что-то больно укололо меня в живот. Я согнулся, и меня качнуло в бок. Похожий на испанскую наваху нож с широким лезвием торчал…
Меня подхватили с двух сторон, Добрый уже уходил и этот второй тоже. Теперь он сверкал и переливался как праздничная открытка.
– Ты как? – издалека донесся голос Паши.
– Ой, бля… – это уже Птицман, – Звони в Скорую, у меня телефона нет…
Меня мягко опустили на асфальт.
– Кто это с ним был? – спросил я непослушными губами.
– Где?
– Там… Обведенный…
– Обдолбанный по ходу это да… Нет там уже никого, ну и знакомые у тебя, ты это держись Саня, мы сейчас…
– Ага, – сказал я и потерял сознание…
Последнее, что помню фраза странная, ее кто-то из космоса сказал стопудово: «А в конце того тоннеля стоит странная электричка. Ее надо пройти от последнего вагона до первого».
Кто это сказал, а главное зачем – неведомо…
х х х
Собственно психоделика
Космическая зима сковала город. Ледяная пустота окружала меня, медленно бредущего по безлюдному проспекту. Вокруг были только оставленные без присмотра автомобили – унылые и неприютные. Особенно жалко смотрелись «шестерки» и «копейки», они напоминали брошенных невнимательными хозяевами собак. Иномарки смотрелись намного независимее, у них не настолько было развито чувство привязанности к человеку. Где-то играла музыка. Это был «Аукцион». Помните вот та:
…Еще не поздно, день уже прожит…
Но город не был пустым, за холодными, промерзшими за ночь стенами домов, были люди. Иногда я замечал подрагивание настороженных занавесок и жалюзийных решеток и казалось почти физически ощущал, как испуганные лапки скребут стены изнутри. Толи чтобы согреться, толи просто от безысходности.
Безысходность, вот слово, которое полностью описывало состояние города. Вот то, что было внутри меня и снаружи. Вот то, что висело в низком небе над головой , и то, что маячило вдали.
В конце улицы мел снежную крошку одинокий дворник. Он был сосредоточен и безучастен. Я дошел до него и прошагал мимо, он даже не удостоил меня взгляда. Ну и пусть. Что-то сильно колет в бок… Плевать.
И пусть… Накрашенная девица, похожая на китайскую пагоду, прошелестела по другой стороне луны, в смысле улицы и удостоила меня взгляда, я не удостоил ее.. Зачем? Хлопнул дверь подъезда, наверное, она спаслась.
…Все бродил в состоянии аффекта, только нож в животе у меня…
Нож окровавленный, в целлофан завернутый во внутреннем кармане. С отпечатками, наверное. Это Добрый мне вчера подарил. Зачем я его взял? Что ж у меня за аффект такой странный получился? Чудно…
В милицию надо, – сверлила утомленный кавказским алкоголем мозг единственная трезвая мысль, – или что тут у нас сейчас, полиция? Жандармерия? Хрен редьки не слаще. Может и вправду там отпечатки какие-то присутствуют…»
Боль становилась невыносимой. Я распахнул куртку и увидел точащий из живота давешний нож. Кровь пропитала одежду и смотрелась очень неприятно. Запахнув куртку плотнее, я двинулся дальше. Вот оно как значит…
Дальше, больше. О милиции вспомнишь она и появится. А тут не появилась. Я засмеялся собственному афоризму и вставил в уши наушники.
…не за что биться, нечем делиться, все об одном…
«АукцЫон», и тут. Надо же…
Ожидание висело в воздухе, и оно касалось меня. Я шел. Меня окружала совершенно балабановская безысходность.
… Птица, я птица…
Эх, Леня, ты прав как всегда…
На углу Тверезовой, светился банкомат. На асфальте лежала банковская яркая карточка, я механически поднял ее и сунул в приемник. Внутри банкомата, что-то заурчали и через миг из него посыпались деньги. Много, и они все сыпались и сыпались мне под ноги, и ветер уносил их вдоль по улице. Потом поток банкнот прекратился и поднял одну. На ней отчего-то была свастика, и пятна бурой крови, засохшей и намертво впечатавшейся в рисунок.
– Рейхсмарка! – громко сказал я вслух и за мой спиной зарокотал мотор мотоцикла.
Мне что-то кричали в спину на лающем немецком, но я уже бежал, подняв воротник я несся по знакомым следам, туда куда бежал каждое утор на протяжение долгих лет, в метро…
На ступеньках у входа сидел дядя Вася и лихо наяривал Баха на своем видавшем виды аккордеоне. Я сунул ему пачку рейхсмарок и быстро стал спускаться вниз, аккордеон звучал сегодня совсем как церковный орган где-нибудь в Кельнском Соборе, величественно и монументально.
В метро было пусто. Н не так холодно как снаружи. Людей не было вовсе, но было ощущение, что они только-только ушли. Я быстро миновал вестибюль, проводивший меня эхом моих же шагов, слетел по ступенькам на платформу и спрыгнул на рельсы.
« Так, тупик у нас там, значит мне сюда…»
Привычно пошлепал по шпалам, было ощущение, словно я вышел работать в ночь. Один, с осмотром оборудования. Как у нас говорят: «в одно лицо». Пока все было как обычно, я полностью выключил голову и тупо уставился под ноги. Вспомнились все эти разговоры о послесмертии, странных туннелях и прочем… Кто-то услужливо включил дежурное освещение, и тени замаячили на стенах и дюпингах. Они были похожи…
…Далеко, далеко ли далеко… Одиноко ли…
Нет, только не думать полностью, полностью отключить воображение, а то напридумаю себе… Так и есть, напридумал. Сука…
Цокот когтей послышался из ближайшей вентсбойки. Аппетитный такой цокот. Клянусь, я не думал ни о чем таком, ускорившись и прыгая через несколько шпал, я бросился вперед понимая, что кроме Великого Ловчего меня никто не спасет…
В начале сопрягаемой кривой он вышел из-за черного путейского ящика и улыбнулся мне, разворачивая сеть. Он был похож на Рутгера Хауэра с улыбкой от старины Кокера. Глаза его прищурились и ясно сказали:
«Беги!»
Стоит ли говорить, что повторять мне было не нужно. Они сцепились – громадная Серая Кошка и Великий Ловчий, и не было конца этой битве. Все еще думая, кто же мне подсказал про Великого Ловчего о существовании которого еще пять минут назад я вовсе не подозревал, я ушел по скруглению тоннеля на ходу подумав про то, что на каждую хитрую жопу есть хер с