Многие из людей, с которыми мы работали, считали, что человечество стоит на решающем перекрестке дорог, ведущих либо к коллективному уничтожению, либо к эволюционному скачку в сознании беспрецедентных масштабов. Теренс Маккена выразил это очень лаконично: «История глупой обезьяны так или иначе закончилась» – если мы не подвергнемся глубокому психодуховному преобразованию, то наш вид может не выжить. Представляется, что все мы коллективно участвуем в процессе, подобном процессу психологической смерти и возрождения, который множество людей внутренне пережили в необычных состояниях сознания. Если мы будем продолжать воплощать проблематичные разрушительные и саморазрушительные тенденции, происходящие из глубин бессознательного, то, скорее всего, уничтожим самих себя и, возможно, жизнь на этой планете. Однако если мы сумеем в достаточно больших масштабах интернализировать этот процесс, результатом может стать беспрецедентный эволюционный прогресс, которые приведет нас на уровень, где бы мы заслуживали названия, которое мы так гордо дали нашему виду, – homo sapiens sapiens.
Эпилог
Мне бы хотелось завершить свое вводное слово, рассказав об опыте глубокого исцеления и преобразования, который произошел много лет назад в группе людей, с которыми я разделял необычное состояние сознания. Этот поразительный эпизод дал мне некоторую надежду на лучшее будущее для всех нас, несмотря на мрачную общую ситуацию. Хотя он случился более 40 лет тому назад, я по-прежнему бываю растроган до слез всякий раз, когда думаю или говорю о нем. Это событие показало мне глубину проблем, стоящих перед нами в нашем мире, где на протяжении многих веков ненависть передавалась от поколения к поколению. Однако оно также дало мне надежду и веру в возможность снятия этого проклятия и разрушения барьеров, отделяющих нас друг от друга.
В конце 1960-х и начале 1970-х гг. я участвовал в финансируемой правительством исследовательской программе в Мэрилендском центре психиатрических исследований в Балтиморе, изучая потенциальные возможности психоделической терапии. Одним из наших проектов в этом центре была программа обучения для специалистов в области психического здоровья. Она давала возможность психиатрам, психологам, социальным работникам и священнослужителям, занимающимся пасторским консультированием, проходить до трех сеансов с высокими дозами ЛСД для образовательных целей. Одним из участников этой программы был Кеннет Годфри, психиатр из Госпиталя ветеранов в Топеке (Канзас). Кен сам был одним из пионеров психоделических исследований, проводя сеансы со своими клиентами, но в его программе не было условий для его собственных сеансов. Я был его руководителем в трех психоделических сеансах, которые он проходил в нашем институте, и в процессе этого мы стали очень близкими друзьями. Кен и его жена оба были коренными американцами и имели очень глубокую связь с духовной традицией своего народа и со старейшинами своего племени.
Еще будучи в Чехословакии, я читал об Аборигенной американской церкви, синкретической религии, соединяющей в себе христианские и индейские элементы и использующей в качестве причастия мексиканский психоделический кактус пейот. Меня очень заинтересовало самому пережить церемонию пейота, что дало бы мне возможность сравнить терапевтическое применение психоделиков с их использованием в терапевтическом контексте. После своего приезда в США я искал такую возможность, но безуспешно. Во время нашего заключительного обсуждения после третьего ЛСД-сеанса Кена у меня мелькнула мысль, что он может иметь какие-то связи с Аборигенной американской церковью и помочь мне найти группу, которая позволила бы мне участвовать в их церемонии пей-ота. Кен обещал мне рассмотреть этот вопрос с Джоном Митчеллом, известным «вождем пути», или руководителем священных церемоний, племени потаватоми, который был его близким другом. Через несколько дней Кен позвонил мне, чтобы сообщить кое-какие хорошие новости. Джон Митчелл не только приглашал меня в качестве гостя на свою церемонию пейота, но и предлагал взять с собой еще несколько человек из нашего персонала.
В следующий уик-енд мы впятером летели из Балтимора в Топеку. В группу входили наш музыкальный терапевт Хелен Бонни, ее сестра, психоделический терапевт Боб Лейи, профессор религии Уолтер Хьюстон Кларк и я. Мы взяли напрокат машину в аэропорту Топеки и поехали оттуда в глубь канзасской прерии. Там в безлюдном месте стояли несколько вигвамов, место проведения священной церемонии. Солнце садилось, и ритуал должен был вот-вот начаться. Но прежде чем мы могли присоединиться к церемонии, нас должны были принять другие участники, которые все были коренными американцами. Мы должны были пройти через трудный процесс, напоминавший драматический сеанс групповой терапии.
Присутствующие горячо и взволнованно говорили о мучительной истории покорения Америки белыми захватчиками – о геноциде американских индейцев, изнасилованиях их женщин, экспроприации их земли, бессмысленном массовом убийстве буйволов и многих других зверствах. После пары часов драматичного общения эмоции постепенно улеглись, и индейцы, один за другим, принимали нас в свою церемонию. В конце концов остался только один человек, который продолжал яростно протестовать против нашего присутствия, – высокий хмурый мужчина. Его ненависть к белым людям была безмерной.
Потребовались долгое время и масса уговоров его соплеменников, которые были огорчены возможной дальнейшей задержкой церемонии, прежде чем он в конце концов неохотно согласился, что мы можем присоединиться к группе. Наконец все было улажено, по крайней мере на поверхности, и все мы собрались в большом вигваме. Был зажжен огонь, и началась священная церемония. Мы глотали бутоны пейота и передавали по кругу жезл и барабан. Согласно обычаю коренных американцев, тот, у кого находился жезл, мог петь песню или высказываться; был также вариант передавать его дальше.
Хмурый мужчина, который так не хотел нас принимать, сидел прямо напротив меня, прислонившись к центральному столбу вигвама. Он излучал гнев и враждебность, и всем было очевидно, что он сердится. В то время как все другие участники искренне отдавались церемонии, он оставался бесстрастным и равнодушным. Всякий раз, когда жезл и барабан совершали круг и приходили к нему, он очень сердито передавал их дальше. Под влиянием пейота мое восприятие окружающего крайне обострилось. Этот мужчина становился больным местом в моем мире, и я обнаруживал, что мне все болезненнее на него смотреть. Казалось, его ненависть исходила из его глаз подобно ярким лазерным лучам, которые уничтожали меня и наполняли весь вигвам. Он умудрялся сохранять свою упрямую позицию на протяжении всей церемонии.
Наступало утро, и незадолго до восхода мы передавали жезл и барабан в последний раз. Это была возможность для каждого сказать несколько заключительных слов о своем опыте и впечатлениях от прошедшей ночи. Речь Уолтера Хьюстона Кларка была исключительно длинной и очень эмоциональной. Он выражал свою глубокую благодарность за великодушие наших индейских друзей, которые разделили с нами свою прекрасную церемонию. Уолтер особенно подчеркивал тот факт, что они приняли нас, несмотря на все, что мы с ними делали, – оккупировали и крали их землю, убивали их народ, насиловали их женщин и истребляли буйволов. В какой-то момент своей речи он упомянул обо мне – не помню, в каком контексте: «Стен, который так далеко от своей родины, своей родной Чехословакии».
Как только Уолтер произнес слово «Чехословакия», мужчина, который всю ночь возмущался нашим присутствием, вдруг стал странно взволнованным. Он встал, пересек вигвам и растянулся передо мной на земле. Он спрятал свою голову у меня на коленях, громко плача и всхлипывая. Спустя примерно двадцать минут он успокоился, вернулся на свое место и смог говорить. Он объяснял, что вечером, перед церемонией, он воспринимал всех нас как «бледнолицых» и, таким образом, автоматически врагов коренных американцев. Услышав замечание Уолтера, он осознал, что, будучи родом из Чехословакии, я не имею никакого отношения к трагедии его народа. Определенно, чехи не пользовались дурной славой как захватчики Дикого Запада. Таким образом, он неоправданно ненавидел меня во время священной церемонии.
Мужчина казался глубоко огорченным и несчастным. После его первых слов последовало долгое молчание, во время которого на его лице отражалась напряженная внутренняя борьба. Было ясно, что последует что-то еще. Наконец он смог поделиться с нами окончанием своей истории. Во время Второй мировой войны он был призван в американские военно-воздушные силы и за несколько дней до окончания войны лично участвовал в совершенно необоснованном и ненужном воздушном налете на чешский город Пльзень, известный своим знаменитым на весь мир пивом и автомобильным заводом «Шкода». Не только его ненависть ко мне была неоправданной – на самом деле наши роли сменились на противоположные: он был преступником, а я был жертвой. Он вторгался в мою страну и убивал мой народ. Это было больше, чем он мог вынести. Он вернулся ко мне и, обнимая меня, просил у меня прощения.