Эта чудовищная перспектива обретает смысл, если учесть предпосылку кибернетического движения, состоящую в том, что мозг просто подобен устройству по переработке шенноновской информации. Понятное дело, я так не думаю. Но я боюсь, что наше постоянное взаимодействие с цифровой логикой, особенно в тех случаях, когда оно завершается мощным гедоническим опытом, постепенно приведет к компромиссу или даже к уничтожению некоторых типов поведения и когнитивных возможностей, составляющих самые изобретательные и ценные атрибуты человеческого существа. Как это может произойти, если человеческий мозг не является машиной Тьюринга и при вычислениях не опирается на шенноновскую информацию? На самом базовом уровне многие гены в геноме человека, отобранные в результате множества эволюционных событий, взаимодействуют в рамках «генетической программы», ответственной за сборку естественной трехмерной структуры мозга в пренатальном и в раннем постнатальном периодах. Это генетическое программирование гарантирует, что исходная физическая конфигурация нашего мозга отражает эволюционный процесс, происходивший на протяжении миллионов лет, пока современный план строения центральной нервной системы человека не сформировал базовую нейронную структуру, возникшую у анатомически современного человека около сотни тысяч лет назад. После рождения программирование мозга продолжается за счет его двустороннего взаимодействия с телом и окружающей средой. Постоянное погружение в человеческую культуру и изобилие социальных связей дополнительно «программируют» центральную нервную систему. Однако это не единственный способ влияния на наш мозг. Механические, электронные и цифровые устройства также могут быть ассимилированы в вычисления нашего разума, как доказывает моя работа с интерфейсом «мозг-машина». Я же считаю, что мозг может не только ассимилировать функцию цифрового устройства, но и стать им.
В 1970-х годах Джозеф Вейценбаум был поражен удивительными результатами, которые получали люди, начавшие работать с его программой ELIZA. По мнению Вейценбаума, цифровые компьютеры были последним вкладом в длинную последовательность интеллектуальных технологий, таких как карты и часы, кардинально изменивших наше восприятие и ощущение реальности. Проникнув в нашу жизнь, эти технологии были ассимилированы в качестве «того самого материала, из которого человек строит свой мир». В этой связи Вейценбаум беспокоился, что «внедрение компьютеров в сложную человеческую деятельность может представлять собой необратимый шаг». По его мнению, «интеллектуальная технология [вроде компьютера] становится незаменимым компонентом любой структуры, и как только она основательно интегрируется в эту структуру и встраивается в разные жизненно важные подструктуры, ее уже нельзя не учитывать без фатального разрушения всей структуры».
Не приходится удивляться тому, что из-за подобных идей Вейценбаум считался отщепенцем и еретиком в той самой сфере деятельности, которую он сам же и помог основать своими исследованиями. Однако и сейчас, четыре десятилетия спустя, поставленные Вейценбаумом глубокие вопросы продолжают нас волновать. За последние двадцать лет было накоплено больше наблюдений и экспериментальных данных, подтверждающих идею о том, что наши взаимодействия с цифровыми системами вовсе не безобидны и что они могут влиять на некоторые наши самые базовые ментальные функции. Это означает, что на каждое конкретное преимущество, которое мозговая функция получает в результате взаимодействия с цифровой логикой (о которых некоторые немедленно начинают кричать каждый раз, когда у кого-то возникают какие-либо возражения против натиска цифровой логики на наш несчастный аналоговый мозг), приходятся глубокие и неожиданные изменения в функционировании наших собственных органических компьютеров. Так, Патрисия Гринфилд утверждала, что данные большого числа исследований о влиянии различных средств массовой информации на интеллект и обучение показывают, что взаимодействие человека с любым типом новых коммуникационных сред приводит к когнитивной выгоде в ущерб другим ментальным способностям. В отношении взаимодействия с интернетом и экранными технологиями Гринфилд показывает, что «всеобъемлющее и сложное развитие визуально-пространственных навыков» происходит параллельно с ухудшением способности осуществлять «глубокие [ментальные] процессы», определяющие «вдумчивое приобретение знаний, индуктивный анализ, критическое мышление, воображение и размышления».
В книге «Стеклянная клетка. Автоматизация и мы» Николас Карр обсуждает широкий круг исследований, показывающих, что продолжительное взаимодействие с цифровыми системами может оказывать глубокое влияние на производительность людей – от навыков пилотов по управлению самолетом до способности радиологов распознавать изображения и творческих возможностей архитекторов. Во всех этих очень разных контекстах и состояниях результат всегда один и тот же: как только люди соглашаются на подчиненное положение по отношению к цифровой системе, перестают контролировать основные процессы и начинают лишь ассистировать руководящему компьютеру, который берет на себя основную работу по выполнению конкретной задачи (управление самолетом, интерпретация рентгеновских снимков или конструирование зданий), человеческие навыки начинают деградировать до такой степени, что в них появляются редко встречавшиеся ранее ошибки.
На рисунке 12.3 я графическим образом отразил то, что, как мне кажется, происходит в человеческом мозге в большинстве случаев, когда цифровые системы начинают диктовать людям способ функционирования в рутинных делах. В соответствии с гипотезой цифрового хамелеона продолжительное пассивное погружение в цифровые системы современных самолетов (пилоты), диагностика с помощью цифровой обработки изображений (рентгенологи) и компьютерный дизайн (архитекторы) может постепенно снижать диапазон когнитивных функций человеческого мозга путем предпочтения или даже приоритета в отношении обработки шенноновской, а не гёделевской информации. Дело в том, что если людей вознаграждать за то, что они на работе, в школе, дома или в любых других социальных отношениях ведут себя как цифровые машины, их мозг быстро адаптируется к «новым правилам игры» и радикальным образом меняет собственный способ функционирования. Эта пластичная перестройка и вызванное ею изменение человеческого поведения объясняются попытками мозга максимизировать гедонические ощущения, возникающие в результате высвобождения нейронными цепями дофамина и других химических соединений, опосредующих удовольствие. Таким образом, если внешний мир устанавливает ощутимую материальную или социальную награду за поведение, аналогичное поведению цифровых машин, человеческое творчество и интуиция могут уступать место фиксированному протоколу. Находчивость сократится до жестких алгоритмических процедур, критическое мышление будет полностью сковано слепым подчинением установленным правилам, а новое артистическое или научное мышление окажется подавлено догмой. Чем дольше подкрепляется эта обратная связь, тем в большей степени функции и поведение мозга начинают походить на функции и поведение цифровых машин. В конечном итоге эта тенденция может привести к нарушению или сокращению самых разнообразных человеческих качеств, которые зависят от выражения гёделевской информации.
![]()
Рис. 12.3. Перевернутая пирамида, иллюстрирующая очевидный контраст между свойствами гёделевской и шенноновской информации (рисунок Кустодио Роса).
Один из первопроходцев в области исследований пластичности мозга взрослых людей нейробиолог Майкл Мерзенич так высказался о возможном влиянии интернета на человеческий мозг: «Когда культура вызывает изменения в том, как мы занимаем свой мозг, она создает другой мозг». Это суровое предупреждение Мерзенича подтверждается несколькими исследованиями с визуализацией мозга, в которых продемонстрированы структурные изменения в белом и сером веществе мозга подростков с диагностированной зависимостью от интернета. Хотя для подтверждения справедливости этих заявлений требуются новые исследования с большей выборкой образцов, от этих предварительных данных не следует отмахиваться.
