Джинни, мгновенно успокоившись, нерешительно улыбнулась, совсем как надеялся Алек.
— Ты проголодалась. Принести тебе поесть?
Но Джинни, застыв словно статуя, уставилась на него.
— Что с тобой? У меня глаза косят?
— Нет. Кто такой Хоуби?
— Как кто? Лучший сапожник в Лондоне, и… — Алек смущенно улыбнулся: — Подумать только, я помню своего сапожника. Слава Богу! Чего еще желать мужчине? Господи, мой сапожник!
— Еще кусочек головоломки. Не жалуйся. Тебе с каждым днем становится лучше.
Позже она отчаянно хотела попросить Алека позволить сопровождать его к мистеру Керзону. Ей так нужно узнать, как проводятся подобные сделки! Но в конце концов она побоялась открыть рот.
Алек же, со своей стороны, и не подумал взять с собой жену. Он закончил переговоры с мистером Керзоном на Бэттл-стрит, и мужчины пожали друг другу руки. Прибыль и в самом деле получилась неплохой. Они даже составили маршрут следующего путешествия баркентины. Мистер Керзон так и не понял, что барон Шерард не отличил бы его от любого прохожего на улице.
Семейство Каррик со слугами покинули Саутхемптон на следующий день. Эйбел Питтс остался на корабле и собирался отправиться в следующее плавание в качестве капитана.
Днем они остановились в гостинице «Пеартри инн», в Суилд-форде, где и отпраздновали день рождения Холли. И Алек вновь вспомнил о трагически погибшей жене, чье лицо он так часто видел в последние несколько недель.
Он подарил дочери модель знаменитой барки Клеопатры, сделанную в Италии и стоявшую в задней комнате мистера Керзона. Мистер Керзон охотно продал ее барону за достаточно разумную цену.
Джинни подарила падчерице секстант[7], а Пиппин — куклу с фарфоровым личиком, одетую в костюм французского аристократа. К удивлению присутствующих, Холли взглянула на куклу и крепко прижала ее к груди.
— Ее зовут, — провозгласила она попозже, — Хэролд.
— Хэролд, — медленно повторил Алек. — Именно так Неста хотела назвать тебя, если бы родился мальчик.
Холли, целиком поглощенная куклой, просто кивнула отцу и обняла Пиппина.
Алек, сумев взять себя в руки, умудрился даже достаточно небрежно заметить Джинни:
— Она так сильно меняется с каждым днем, что кажется совершенно неважным, помню ли я самое начало. Насколько я понимаю, это ее первая кукла.
И хотя он явно говорил неправду, Джинни просто кивнула. На следующий день они отправились в Лондон. Алек не спросил, где находится городской дом Карриков, но безошибочно указал кучеру, куда надо ехать, объяснив, что это большое здание в греческом стиле на северо-восточном углу Портсмут-сквер. Сам он ехал верхом, чего Джинни совсем не ожидала, и оказался при этом неплохим наездником, хотя в ее одурманенных любовью глазах лучше его не было на свете, и она не сводила глаз с всадника, ехавшего рядом с экипажем.
Миссис Суиндел, к ее чести, не пыталась показывать лондонские достопримечательности прибывшей из глуши американской провинциалке, что по достоинству оценила Джинни.
Лондон оказался откровением. Огромный грязный город, наполненный шумом и запахами, и такой людный, что Джинни могла лишь смотреть, смотреть и смотреть. Она все еще смотрела во все глаза, когда экипаж остановился перед городским домом Карриков. Всего-навсего городской дом, мысленно убеждала она себя. А выглядит скорее как дворец.
Джинни чувствовала себя ужасно чужой, маленькой, ничтожной, занявшей место, не принадлежащее ей по праву, и страшно неуверенной в себе. Ее неожиданно втолкнули в другой мир, мир, совершенно чуждый, не имевший для нее ни малейшего значения, ни малейшей важности. До сегодняшнего дня, до этого момента. Она — баронесса Шерард. И это главное.
Как она могла быть настолько глупа, чтобы выйти замуж за английского лорда? Джинни никогда не думала, никогда не понимала…
Она вспомнила о своем доме в Балтиморе, где Алек прожил несколько недель. Он ничего не сказал, но дом Пакстонов, должно быть, казался ему жалкой лачугой. Ей и в голову не пришло, что он привык к чему-то неизмеримо более прекрасному и величественному, что разница между этими двумя особняками так же велика, как между небом и землей.
Джинни, зябко поежившись, позволила Алеку помочь ей выйти из кареты и ухитрилась поднять подбородок на добрый дюйм, пока они быстро шли к дому, стараясь спастись от пронизывающей мороси.
— Милорд! Какой чудесный сюрприз! Мы только вчера узнали о вашем прибытии. И миледи! Добро пожаловать, миледи, добро пожаловать!
Этот горячий прием исходил от очень тощей личности с ввалившимися глазами и весьма преклонного возраста, выглядевшей, однако, как очень изголодавшийся член королевской фамилии.
— Это Марч, дорогая, — объявил Алек, подмигнув дочери. Пиппин успел сообщить, что девочка обожала сморщенного старичка.
— Марч!
Девочка немедленно вцепилась в тощую личность с ввалившимися глазами и, обхватив его за шею ручонками, звучно чмокнула в обе щеки.
«По крайней мере дочь Алека — совершенная демократка», — подумала Джинни, осматриваясь. Пока Холли заново знакомилась с дворецким Карриков, Алек познакомил Джинни с миссис Брит, добродушной толстушкой, с крохотными седыми буклями, обрамлявшими пухлое лицо. Именно экономка, не узрев в поведении его милости ничего необычного, поспешила представить весь штат слуг новой баронессе.
Позже Джинни подумала, что все прошло чрезвычайно гладко и никому в голову не пришло, что хозяин не узнает ни одного лица. И только потом, поднимаясь с мужем по широкой изгибающейся лестнице, она снова ощутила незнакомое доселе захлестывающее чувство полнейшей никчемности. Неужели она и в самом деле настолько ничтожна?
— И это все твои предки? — благоговейно пролепетала она.
— Эти люди на стенах? Не имею ни малейшего понятия. Возможно. Выглядят они достаточно высокомерно.
Джинни заставила себя улыбнуться, поскольку сзади шла миссис Брит.
Спальня баронессы оказалась смежной с покоями хозяина, и именно в эту большую полутемную комнату привела экономка Джинни. Обстановка была слишком вычурной, чересчур женственной на вкус Джинни: повсюду — в обоих, коврах и занавесях преобладали персиково-голубые тона. В комнате стоял затхлый запах, очевидно, здесь давно никто не жил.
Алек стоял рядом с Джинни, замечая, что она застыла от напряжения, неподвижна, словно ледяная статуя, и не вполне понимая причины этого напряжения. Вероятно, все очень просто — ей не нравится комната. Насколько он помнил, ее спальня в Балтиморе была обставлена совершенно иначе.
— Пойдем лучше в мою спальню, дорогая, — весело предложил он. — Посмотрим, может, она тебе придется больше по вкусу. Кто знает, вдруг ты решишь разделить ее со мной?