Он не слишком часто вставал во главе собственного войска. Отчасти потому, что место короля все-таки в шатре Совета, вне досягаемости досадных случайностей войны. Для него слишком важен был результат, чтобы позволить себе увлечься процессом. Отчасти же еще и потому, что не хотел баловать собственное войско, появляясь в его рядах слишком часто. Когда он лично поднимал меч и рисковал жизнью — это было из ряда вон! Его участие увлекало их, как приливная волна, и он возносился на ней, как пена. И весь эффект сошел бы на нет, когда бы примелькался.
— Благослови тебя Пресвятая Йола, и пусть Каменщик поддержит твою руку, — торопливо прошептала Аранта. Ни ей, ни ему больше не с кем было прощаться. Он холодно ей улыбнулся, нагнулся с седла и поцеловал в губы. Отстранение, совсем не по-вчерашнему.
— Ты моя чудотворная святая на сегодняшний день.
Сегодня был совсем другой день. Сегодня холмы казались курганами, и в их глубине, под землей, били мощные источники могучей мертвой магии. Они сотрясали твердь и дышали ей холодом в затылок. В своем красном платье она видна была со всех сторон, обеим армиям. Уезжая, Рэндалл не оставил ей коня. Да, действительно, если им суждено умереть, они умрут оба. Бросить все и спастись бегством она не сможет. В том числе чисто физически. Ее слишком видно, красную на сером. Оставалось только смириться с тем, что сегодня великий день.
Холодный ветер шевелил ее распущенные волосы, его прикосновения были тяжелы и опахивали леденящим ужасом, словно это были прикосновения мертвых душ, столпившихся поглазеть на битву у нее за спиной. Брогау не откажет себе в удовольствии сжечь ее заживо прямо на костре из тел павших врагов.
Аранта закусила губу и запретила себе думать о своей собственной судьбе. Ее судьба выступала впереди войска, верхом на поджаром вороном жеребце, в шлеме, похожем на морскую раковину. Ее судьба лично командовала подразделением рыцарской конницы. На ее судьбу были нацелены все стрелы, вся сталь в безжалостных вражеских руках. Ее судьбу дорого ценили в золоте. Она никогда не испытывала даже крохотного беспокойства во время прошлых битв, стоя в операционной рядом с Грасе и подавая ему инструменты. Наверное, просто потому, что была по уши занята делом. Не был ли ее сегодняшний страх элементарным следствием того, что ее заставляли сделать что-то такое, что раньше она не делала никогда и знать не знала, как она это сделает.
Аранта повернулась, сделала два шага в сторону на травянистом пятачке, развернулась снова. Она вытопчет его сегодня налысо, до травинки. Те, кто склонен к поэтизации былого, место это после назовут Ведьминой Высотой. Аранта посмеется, когда узнает, но смех ее вряд ли будет вполне искренним. Одни говорили — она молилась за короля Баккара, другие — творила черное волшебство.
На самом деле сперва она только стояла и смотрела. Расположение своих сил ей было в общих чертах известно, недаром же она часами высиживала в королевском Совете. Так что она смотрела в основном на Брогау.
Три линии тяжеловооруженных пехотинцев, плотнее стоящих с фланга, противоположного реке. Там, стало быть, ожидали обходного маневра и прорыва. Перед ними — объемные щиты-мантелеты, сплетенные из ивы, которые должны были защищать солдат от стрел вражеских лучников. Понятно. Брогау делал ставку на рукопашное сражение, и у него были шансы перевести предстоящую схватку в этот разряд. Аранта содрогнулась. В Европе были еще слишком свежи воспоминания о Пуатье.
Перед строем тяжелой пехоты, вооруженной короткими пиками и кошкодерами, гнали толпу крестьянских рекрутов, в руках у которых были чудовищные конструкты из серпов и кос на длинных древках. Следом мерно шагали лучники: заградительные отряды, благодаря использованию которых Брогау вносил свое имя в историю военного дела. Лапотная масса шла в дело с единственной целью: увязить в себе подвижные вражеские отряды, спешить конницу, подсекая жилы коням и баграми стягивая наездников наземь. А там подоспеет пехота — добивать оглушенных. Аранта послала небесам короткую, неистовую и очень злую молитву за Кеннета аф Крейга и его конных лучников: мальчишек с мальчишкой во главе.
И отвернулась, зная, что нельзя смотреть, как вершится магия. Иначе что-то внутри тебя помешает ей свершиться. Что-то такое, что сочтет творение твое противным естественному ходу вещей, а потому — недозволенным. Так же, как она подавала Рэндаллу кружку воды, точно тем же образом она собиралась уберечь его от стрел и мечей.
Она медленно повернулась и застыла в полупрофиль к фронту. Ветер бросил ей волосы в лицо, как бегучая вода — длинные черные водоросли. Она дышала дымом. Там, далеко внизу, стоя во главе войска, Рэндалл Баккара повернул коня, поднял обнаженный меч в воинском салюте в ее честь, тем самым обратив на нее внимание всех, кто способен видеть. Потом она различала только движение масс навстречу друг другу. «Он не просил тебя спасти ему жизнь, — сказал ей ее трезвый здравый смысл. — Он просил выиграть для него битву».
«И жизнь, — угрюмо откликнулся маленький, но тяжелый, словно из металла, узелок воли в животе. — И жизнь, иначе ничто ничего не стоит».
Она должна была выиграть битву, вызвав к жизни дремавшую в ней магию. Но как? До сих пор та вырывалась лишь тогда, когда ненависть, обида, злоба переполняли какие-то отведенные для них пределы, но как могла она вызвать в себе нелепую и мощную ярость в отношении Брогау, если ни он, ни его люди его именем лично ей ничего плохого не сделали.
А слабенькой магии любви и дружбы хватало только на мышей и птиц. Она непроизвольно вскинула руки, и тут же словно в подтверждение ее мыслей, на плечо к ней опустилась ворона, королевская птица, а на запястье — быстрая, как кончик хлыста, белобрюхая ласточка. И это странным образом успокоило ее сердце. Ни к одному серьезному делу не стоит приступать прежде, чем внутри разольется широкое и гладкое озеро уверенного спокойствия. Да, разумеется, она использует магию, что спускается с привязи любовью, но только теплая, пушистая мышиная симпатия будет здесь ни при чем. Ей плевать было на градации и категории власти, одних из которых почему-то мало. Она ценила только жизнь. На этом и следовало сосредоточиться. Вместе с жизнью на одном крючке она вытащит ему и все остальное.
Она ощутила под ногами дрожь земли, эхо ударивших в нее многих тысяч копыт, и пропустила ее сквозь себя, и позволила этой вибрации растечься по всему своему телу, от ступней до кончиков пальцев, до кончиков волос. Она стала землей. Ветер рванул ее за волосы, словно отгибая ей голову, словно открывая ее горло кинжалам — она подалась ему навстречу и стала ветром. Солнце поднялось, обещая сегодня день столь же жаркий, как и вчера, но если тот был заполнен полуголой ленью, то сегодня раскаленное железо доспехов натирало тело до кровавых волдырей даже через нижнюю рубаху из полотна или мягкой кожи. Зажмурившись и вдохнув горячую степную пыль, она стала солнцем, и когда поглядела сквозь ресницы на свои войска, движущиеся широким фронтом вдоль берега реки, она увидела их словно накрытыми хрустальными куполами, играющими всеми цветами радуги. Как будто на ресницах ее были слезы. Может, они и были.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});