Продолжим разговор. Как мы видели, герцог Вестминстерский был горячим сторонником сепаратного мира. Сейчас можно утверждать с высокой степенью уверенности, что инициатива Коко с самого начала тайком поддерживалась Вендором. Мы можем даже позволить себе думать, что сам герцог, безуспешно пытавшийся убедить своего друга Черчилля в обоснованности своей точки зрения, с отчаяния схватился за соломинку, решив, что крохотные шансы добиться успеха могут быть у Шанель. Он мог попросить ее пуститься в это предприятие, взяв с нее слово держать язык за зубами относительно роли, которую играл в этом сам. Этим и объясняется любопытное выражение «героическое молчание», которым Момм характеризует поведение Коко после ареста в сентябре 1944 года, равно как и фраза, которая вырвалась у нее сквозь слезы: «Все мои друзья были по другую сторону».
Точно так же будет понятнее благосклонный прием, с которым Шелленберг встретил прожект, представленный ему Теодором Моммом. Для него не были секретом ни связи, соединявшие Коко с Вендором, ни идеи последнего о возможности достижения мира путем переговоров; он также знал, что Габриель считалась доброй знакомой Черчилля и сэра Сэмюэля Хоуара и могла быть посредницей из самых серьезных. А главное, он мог подозревать, что операция направляется издалека герцогом Вестминстерским, и это возбуждало в нем еще больший интерес.
Больше даже – в случае поражения Германии он всегда мог бы сказать, что не щадил своих сил в борьбе за достижение мира, и это бы ему зачлось. Будущее подтвердило его правоту, ибо он отделался шестью годами заключения.
* * *
Однако во многих аспектах эта сторона деятельности Габриель остается тайной за семью печатями. Ни документальный фильм Би-би-си «Шанель: частная жизнь» (1995), ни свидетельство агента Стюарта Хэмпшира, допрашивавшего Шелленберга в 1945 году, ни даже доклад Интеллидженс сервис о вышеупомянутом Шелленберге, в котором о самой этой афере рассказывается исключительно кратко, не утоляют нашего любопытства. Всерьез ли думала Габриель, что может преуспеть в своем предприятии? Направлял ли кто-то ее шаги? Какова была роль в этом герцога Вестминстерского? Совершенно очевидно, что ни в каком докладе мы не встретим разъяснений по вышеперечисленным пунктам, а полное молчание, которое хранила по этому поводу сама Габриель, усиливает впечатление, что нам никогда не узнать правды об этой курьезной афере.
Но совершенно ясно, что Габриель вернулась в Париж, удрученная провалом своей миссии. Она из тех женщин, что не любят проигрывать даже в сферах, находящихся вне их компетенции. Итак, она вернулась в серые будни оккупации, влача то бесцветное существование, которое, несмотря на связь со Шпатцем, слишком разительно контрастировало с предвоенным, наполненным блеском и трудом.
Между тем соперники и соперницы удваивали свои усилия, что только усугубляло ее горечь. Председатель Профсоюзной палаты высокой моды Люсьен Лелонг добился для своей профессии важной льготы – права ввозить роскошные ткани «без стежков»… Конечно, исчезла прежняя аристократическая клиентура, зато появилась новая, далеко не столь знатная – нувориши, нажившиеся на «черном рынке» и всякого рода контрабандной торговле…
Эта клиентура создала успех производству роскошного готового платья, которое уже процветало в Соединенных Штатах, но во Франции до войны оставалось неизвестным. На рю Фобур-Сент-Оноре, затем на рю Дюфур и рю де Севр открылись десятки элегантных бутиков к услугам клиенток, которых отпугивали высокие цены одежды от кутюр, а здесь они могли приобрести по вполне разумной цене изделия почти столь же высокого качества.
Но как бы там ни было, после войны Габриель могла сказать с чистой совестью: я была одной из тех редких представительниц своего ремесла, которые не заработали ни сантима на немецкой клиентуре…[61]
* * *
Париж, 10 сентября 1944 года. Пошла третья неделя со дня освобождения. Вандомская площадь, отель «Ритц». Два молодых человека в холщовых туфлях, с рукавами, закатанными по самые бицепсы, и с огромными револьверами на поясе вышли из подкатившего к отелю черного «Ситроена». Поднявшись в подъезд, они отстранили швейцара в фуражке с галунами и вошли в отель через тамбурную дверь. Они знали, куда идут. Несколько минут спустя они вышли, конвоируя женщину шестидесяти лет в белом дамском костюме; дама держалась с достоинством; лицо ее было бледным, но бесстрастным. Бравые молодцы бесцеремонно заставили ее сесть в машину, которая рванула с места как ураган. Куда везут? Этого дама не знала.
Коко Шанель была арестована, а вернее сказать, похищена. Кем? Это так и осталось загадкой. По приказу «комитета по чистке»? Если да, то какого? Кто был его председателем? Кто входил в его состав? Этого так и не удалось установить, а сами участники затеи предпочли не давать о себе знать…
* * *
Тот же день, дом 31 по рю Камбон. Ставшая свидетельницей ареста своей хозяйки, Жермен, служившая у Габриель горничной и кухаркой, пришла в бутик Шанель вся в слезах.
– Успокойся, – сказали ей. – Мадемуазель уже час как вернулась.
Чтобы прояснить ситуацию с арестом Габриель, сопоставим его с арестом Саша Гитри, случившимся 23 августа 1944 года, – это даст нам возможность лучше понять события. И в том и в другом случае – не раскрытая до сих пор анонимность «комитетов (или псевдокомитетов) по чистке», которые, как считалось, представляли общественное мнение. Они не имели иной легитимности, кроме той, которую самопровозгласили, не имели иного адреса, кроме задней комнаты какого-нибудь бистро или квартиры одного из членов. В обоих случаях мотив был один и тот же: связь с оккупантами, которая a priori вешала ярлык предательства. Ни в том, ни в другом случае не было ни ордеров на арест, ни какого бы то ни было предварительного расследования, призванного установить подлинность фактов, послуживших основанием для обвинения. И в случае с Шанель, и в случае с Гитри имело место самоуправство и полное презрение к какой бы то ни было законности.
Но в отличие от Гитри, который был передан в руки правосудия – кстати, с совершенно пустым досье – и претерпел, помимо оскорблений и побоев, двухмесячное заключение, двухлетний арест банковских счетов, продлившийся на тот же срок запрет на постановку своих пьес и даже лишение права самому выходить на сцену – вплоть до полной реабилитации, – Габриель удалось избежать подобной судьбы.
Отсюда возникает мысль, что ей на выручку пришла мощная протекция. По мнению некоторых, получить свободу через два-три часа в условиях, которых мы не можем себе даже представить, реально было только при вмешательстве герцога Вестминстерского или Уинстона Черчилля. А возможно, и обоих сразу. Вполне вероятно, что и Черчилль, и герцог поочередно нажимали кнопки, чтобы вызволить общую подругу из неприятного положения. Но эта гипотеза предполагает, что Габриель смогла связаться с тем или другим с невероятной быстротой. И это при том, что она попала в лапы молодчиков, в глазах которых была не кем иным, как коллаборационисткой, заслуживающей позорного столба. И, разумеется, фигурируя (в чем нет оснований сомневаться) в неких секретных списках французских спецслужб, не могла иметь какого-либо документа или тайного номера телефона, способного выручить ее. Как нам представляется, лишь атмосфера смуты и неясности, в которой происходила эта заварушка, объясняет то обстоятельство, что Габриель, в отличие от Саша Гитри, выпуталась из нее удивительно быстро и отделалась малой кровью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});