— Una! Una! Una!
El Matarife ринулся вперед, и Шарп услышал крик боли, когда тот перенес свой вес на разбитое колено. Эта боль дала Шарпу время, чтобы подняться на ноги, и толпа, которая шумела в нетерпении, застыла в напряженном молчании.
Харпер, который видел, как каблук врезался в колено, улыбнулся про себя.
El Matarife не кричал «Una!» вместе с толпой. Его колено было в огне, боль простреливала ногу от паха до лодыжки. Он никогда не сталкивался с человеком, который двигался так быстро.
Шарп смеялся.
— Ты двигаешься медленно, Matarife.
— Черт тебя побери, англичанин! — El Matarife прыгнул на Шарпа, нож был направлен в пах англичанина, но колено подвернулось, он шатнулся вперед, а Шарп отстранился.
Патрик Харпер засмеялся.
El Matarife пытался стоять. Шарп дернул цепь, потянув его вперед. Испанец попробовал снова, и снова цепь забренчала, когда Шарп потянул ее, и снова Палача потащило вперед через грязь и монеты.
El Matarife попробовал еще раз, и снова стрелок дернул его вниз, и на сей раз Шарп прыгнул вперед, и наступил на правое запястье Палача, вдавив нож в грязь. Палач смотрел на своего противника и видел смерть.
Шарп ответил на его взгляд.
— Ты позволил мне остаться в живых минуту назад, Matarife. Я возвращаю тебе долг.
Он отошел далеко. Он позволил испанцу встать, затем потянул снова, так что вес всего огромного человека пришелся на его колено, его звериное лицо перекосилось от боли и большое, одетое в черную кожу, тело снова рухнуло в грязь. Толпа молчала. Палач стоял на корточках, глядя снизу на Шарпа, и когда стрелок подошел близко, партизан нанес удар, снова целясь ножом в пах Шарпа, но Шарп двигался быстрее.
Свободный конец цепи обвился вокруг руки Палача, затем последовал рывок, и El Matarife вскрикнул, когда цепь сдавила его пальцы и нож выпал из его руки. Шарп запнул нож под полуразграбленный фургон.
Стрелок подошел к своему противнику сзади. Он схватил Палача за волосы и вздернул его голову.
Толпа наблюдала в тишине. Шарп спросил громко:
— Ты слышишь меня, Matarife?
— Я слышу тебя.
Шарп спросил еще громче:
— Ты и твой брат работали на французов!
— Нет!
Но лезвие было приставлено к шее El Matarife.
— Ты работаешь на французов, Палач. Ты французская шлюха.
— Нет! — Большой, бородатый человек попытался захватить запястье Шарпа, но лезвие ушло в сторону и рука Шарпа потянула толстые жирные волоса, а его колено уперлось в спинной хребет Палача, так что его чудовищная борода задралась к небу.
— Кто убил маркиза?
Было тихо. Шарп не знал, какого ответа он ждет, но отсутствие любого ответа означало, что вопрос не так уж глуп. Он потянул за волосы и позволил лезвию проткнуть кожу на шее El Matarife.
— Кто убил маркиза?
Палач внезапно дернулся вперед и его рука дотянулась до запястья Шарпа, но Шарп отодвинулся назад и резанул ножом по рукам противника.
— Кто убил его?
— Я убил! — Это прозвучало как стон. Его руки были залиты кровью.
Шарп чуть не отпустил его, настолько он был удивлен ответом. Он ожидал услышать, что это сделал инквизитор, но это походило на правду — то, что этот человек, брат умного, безжалостного священника, оказался убийцей.
Он приставил нож к шее. Он заговорил тише, так что только Палач мог слышать его. Партизаны наблюдали за Шарпом, а Харпер наблюдал за партизанами. Шарп наклонился.
— Ты убил ту девочку, чтобы одурачить меня, Matarife.
Ответа не было.
Шарп помнил повешенное, поворачивающееся на веревке окровавленное тело. Он помнил ослепленного пленника. Он сделал паузу, затем ударил.
Нож был острый как бритва, и каким бы жестким ни было горло человека, с его хрящами и трубами, мускулами и кожей, нож разрезал горло легко как шелк. Раздался вздох, хлынула кровь, выплеснулась раз, еще раз, а затем сердцу было уже нечего качать, и Шарп отпустил темные волосы.
Палач упал вперед, и его бородатое звериное лицо уткнулось в месиво крови, грязи и серебра.
Все, кто видел это, молчали.
Шарп повернулся и пошел к маркизе. Его глаза смотрели на человека, который держал ее, и в его глазах была смерть. Медленно, дрожа с ног до головы, человек отпустил ее.
Шарп бросил нож. Она бежала к нему, запинаясь в грязи о серебряные монеты, и его левая рука обняла ее, и она прижалась к его измазанной грязью груди.
— Я думала, что ты мертв.
Первые звезды сверкали над разграбленными сокровищами империи.
Он обнимал женщину, ради которой он проехал через всю Испанию, ради которой он обшарил все это поле, усеянное драгоценностями и золотом, шелками и алмазами.
Он знал, что она никогда не сможет принадлежать ему. Он знал это, даже когда она лгала ему, что любит его, и все же он готов был снова скакать за ней через поля серебра и жемчуга; он пересек бы ад ради нее.
Он отвернулся от людей El Matarife, и Харпер протянул ему палаш и ранец. Шарп задавался вопросом, почему ранец такой тяжелый. Он прицепил к поясу свой палаш, зная, что должен будет пойти в город и найти инквизитора. Остались вопросы, которые следовало задать инквизитору, и Шарп будет столь же деликатен в поисках ответов, как сама инквизиция.
Он должен идти в Виторию и добыть ответы, чтобы раскрыть тайну, которую Хоган просил его раскрыть, но что, он знал, не в этом была причина того, что он пойдет туда. Не ради победы и не ради золота, а ради женщины, которая бросит его, которая лгала ему и никогда его не полюбит, но которая была Золотой Шлюхой и по крайней мере этой ночью будет женщиной Шарпа.
ЭПИЛОГ
Армия ушла к Пиренеям, преследуя французов, и Виторию оставили испанским батальонам. Из британцев остались только несколько штабных офицеров и Южный Эссекс — Южный Эссекс, чтобы охранять французских военнопленных, которые скоро начнут свое путешествие к Дартмуру или в тюремные казематы.
В теплый вечер, под сияющими бриллиантами звезд, Шарп был в гостинице, где очень многие британские офицеры в ночь после сражения наслаждались бесплатным ужином. Он сидел в просторной комнате с окнами, выходившими на собор на холме.
— Что это?
— Открой, — улыбнулась ему Элен. Она была одета в кремовое платье из шелка с таким декольте, что стоит только ей вздохнуть поглубже, был уверен он, как ее грудь вывалится за обшитые кружевами края.
Она дала ему коробку. Она было сделана из дерева красных тропических пород, отполированного до глубокого сияния, и заперта на две золотые защелки, которые он откинул.
— Продолжай, — сказала она, — открой ее.
Он снял крышку.
Коробка была выстлана красной тафтой. В углублении, протянувшемся на всю длину коробки, лежала подзорная труба.