Девушка опустила руку, размяла затекшую кисть и подошла к нему.
Он встретил ее на полпути к мольберту, обнял за талию и отвел от холста.
– Там еще трудно что-либо понять.
– Но я могу еще позировать, не так уж это и сложно. И я вовсе не утомилась.
Джерард покачал головой. Его взгляд невольно упал на ее губы.
Не желаю, чтобы ты переутомлялась, – прошептал он, целуя ее, и, пока разжигал в ней уже знакомое пламя, она гадала, что побудило Джерарда прервать работу: ее возможная усталость или сила желания, требовавшего утоления после пяти ночей воздержания?
Но, так или иначе, он хотел ее, здесь, сейчас, так же отчаянно, как уже через несколько минут она захотела его. Она предложила свои губы и тело, безмолвно давая знать, что принадлежит только ему.
Джерард знал это: ее пылкая капитуляция стала для него незамутненной радостью, тем жизненно важным элементом, который снова и снова убеждал его в ее чувствах, успокаивал примитивно-собственническую душу – ту сторону натуры, которую знала лишь она. Только с ней он испытывал нечто подобное, только с ней мог быть самим собой, настоящим, каким никогда не бывал доселе.
Страсть их росла, жаркая и требовательная.
Не прерывая поцелуя, он наклонился и подхватил Жаклин на руки. Она вцепилась в его плечи, пока он нес ее через длинную узкую комнату. Пройдя между гобеленами, служившими своеобразными гардинами, он шагнул к широкой кровати, установленной между двумя слуховыми окнами на западном конце дома. Очевидно, именно здесь он мог отдохнуть после ночи, проведенной за работой.
Комптон успел перестелить белье: на кровати лежали чистые простыни, белые подушки и зеленое атласное одеяло.
Джерард подождал, пока Жаклин откроет глаза, помедлил еще мгновение, коварно улыбнулся и швырнул ее на кровать.
Девушка тихо взвизгнула. Но тут же засмеялась, утонув в мягкой перине, накрытая с головой пеной юбок: он заставил ее позировать в платье, которое она надевала к ужину. Чуть погодя немного опомнившаяся Жаклин завертела головой, разглядывая скудную меблировку ниши. Джерард сбросил сорочку, нагнулся, стянул сапоги и стал расстегивать брюки. Жаклин несколько минут следила за ним, прежде чем приняться за пуговицы своего лифа.
И стала их расстегивать, не застенчиво, но с чувственной грацией сирены.
Его губы скривились, но не в улыбке, а в откровенном ожидании. За сорочкой последовали брюки. Обнаженный, он встал в конце кровати и вскинул ее юбки до бедер. Провел кончиками пальцев по ее ногам, зацепил одну подвязку и стал скатывать чулок, сняв заодно и туфельку. Потом принялся за другую ногу. Постоял, любуясь результатом, лег рядом с Жаклин, поднял ее юбки до талии, оседлал бедра и ловко стянул платье с плеч. Общими усилиями они ухитрились окончательно избавиться от платья. Джерард отбросил его в сторону. Жаклин поспешно развязала ленты сорочки и стащила ее через голову.
Он понятия не имел, где приземлилась сорочка. Ничего не видел, кроме Жаклин. Обнаженной Жаклин в одной постели с ним.
Джерард подался вперед и стал целовать ее со всей накопившейся в душе страстью. Немного откинулся назад, обнял Жаклин за талию, поднял и усадил себе на бедра. Ему не нужно было показывать ей, что делать. Чуть подвинувшись вперед, она стала опускаться на его восставшую плоть, глубоко вбирая в себя. В божественный жар своего тела. Они продолжали смотреть друг другу в глаза, и ему на миг показалось, будто она впускает его в свою душу.
Джерард вонзился глубже в это гостеприимное лоно, бархатистые тиски, тесные, но поддающиеся, скользкие и обжигающие; туго обхватившие его напряженную плоть.
Жаклин развела колени шире, с силой надавила вниз и, едва приняла его целиком, подалась вперед и, жадно распластав руки на его груди, стала лизать сосок.
Джерард затаил дыхание, чуть боднул ее лбом, заставляя поднять голову. Их губы встретились, и это было полное слияние, которого они оба жаждали. Мощное, первобытное, безоглядное. Казалось, с каждым днем они становятся ближе, узнают друг о друге больше, понимают, что дали друг другу не все. И могут дать куда больше. Того, что никто другой не поймет. Не оценит.
В последние задыхающиеся мгновения, когда их взгляды встретились и отчаянно скрестились, их взаимная потребность стала как нельзя более очевидной. То, что происходило между ними, было необыкновенным. Волшебным. Они просто не способны испытать ничего подобного с другими. Никто не пробудит в них таких острых ощущений. Таких подлинных чувств.
Они вместе перевалили через вершину, ослепленные экстазом, вместе упали в бездонную пропасть земного блаженства. Вместе, все еще сжимая друг друга в объятиях, отдавались волнам наслаждения.
Никогда еще правда не была столь очевидна.
Они – встретившие друг друга половинки. И ни для одного из них не может быть другой любви.
Он оставил ее, измученную, сонную, на постели, а сам вернулся к портрету. Жаклин понятия не имела, откуда он черпает силу, и все же, воскрешая в памяти недавние события, сознавала, в чем источник его вдохновения.
Глядя на клочок неба, видневшийся в слуховые оконца, она пыталась размышлять об их страсти, о том, откуда взялся всепожирающий огонь ... но сон оказался сильнее. И она сдалась.
Он разбудил ее затемно, когда на небе еще сияли звезды – бриллианты, разбросанные десницей божьей. Он сам был темным богом, тенью, загородившей звезды, ночным богом, завладевшим ею, быстро, уверенно, мощно. Во тьме ночи он потребовал и взял ее: Жаклин со всхлипом сдалась и отдала все, о чем он просил. Все, чего он желал. Все, чего желала она.
Наслаждение, исступленное и сладостное, пело в ее венах, когда она разлетелась на миллионы таких же звезд.
Позже, когда рассвет прокрался в студию, он отвел Жаклин в ее спальню, поцеловал и направился к потайной лестнице. Жаклин, глупо улыбаясь, смотрела ему вслед, пока он не исчез, потом, вальсируя, вбежала в комнату и упала на кровать.
Как Жаклин и приказывала, ни одна горничная не пришла будить ее, пока она не позвонила. Она проспала до полудня, встала бодрая и веселая и стала готовиться к наступившему дню.
Пока Джерард еще раз изучал все, что успел сделать, и планировал все, что собирался нарисовать сегодня вечером, Жаклин должна была позавтракать, а потом ехать к Джудит Перфетт, после чего ее, Миллисент, Минни и Тиммс ждал пятичасовой чай в лондонском доме маркизы Хантли.
Этот день стал первым в череде многих, неуловимо похожих один на другой. Если не считать примерок в салоне Джудит, она не видела Джерарда до самого ужина, после чего он провожал дам на очередное вечернее развлечение. Но ровно в десять, когда летние сумерки таяли на небе, он и Жаклин возвращались на Брук-стрит, в его студию.